Личный демон. Книга 3 - Инесса Ципоркина

Саграда испуганно оглядывает ночную равнину, седую от пепла. Пепел ходит волнами, будто ковыль под ветром, серебристый и лиловый в свете луны.

О.

Из-за горизонта, словно сама по себе, вырастает гора, на вершине которой — Катерина знает точно — восседает старец Время, держа в каждой руке по клубку. Черный и белый, они вечно сбегают вниз по склонам, разматываясь в нитку, и поднимаются обратно, собирая по дороге всю грязь пройденного пути. Когда твое время выйдет, они очистятся, шепчет голос в Катиной голове. Один снова станет черен, как ночи богини безумия, другой — бел, как свет, в который ты уйдешь, покинув изношенные доспехи собственного тела, уйдешь голой, не защищенной ничем, кроме памяти о былом.

Впрочем, и ее, памяти, не хватит надолго. Ничто не в силах победить время. Истают и любовь, и верность, и ненависть, и боль, останется чистый лист, слегка обугленный по краям, хотя в середине его еще можно будет написать повесть о новой жизни, которая тоже однажды сотрется без следа, лишь немного уменьшив лист, словно шагреневую кожу, исполнившую очередное желание.

Желание — вот что меняет душу. Делает ее крепкой, делает ее хрупкой, делает ее меньше, оставляя пространство в самой середине — на несколько фраз, на горстку слов, вмещающих целую жизнь. С каждой жизнью фразы все короче, все чеканней. Желаний все меньше и все ближе они к тому, чего от нас ждут. Ждут, исполняя наши желания и сокращая белые крылья души до крохотного клочка.

Катерина запрокидывает голову, пытаясь рассмотреть старца на вершине, повелителя времени, само Вечное Время, связь с которым потеряна для падших ангелов, но возможна для верных и прощенных, для тех, кому повезло не расколоть собою земную твердь, не провалиться в нижние миры, теряя в падении ангельскую благодать и надежду… хоть на что-нибудь.

Самаэль запрокидывает голову и кричит что-то на незнакомом языке. Катерина разбирает лишь первые три слова — «Зерван, Зерван Акарана».[87]

Старец Время экономным жестом жонглера подхватывает оба клубка и сжимает их руками огромными, будто грозовые тучи. Пыль памяти, земного опыта, непрочного человеческого знания высыпается из клубков, падая сверху облачками светлыми, точно ковыль. И Катя понимает, что за пепел покрывает равнину, окутывая ноги по щиколотку ласкающим, нежным прикосновением.

А потом Катино тело подхватывает множество невидимых рук, крутит и подбрасывает в воздухе, словно куклу, ломая умело и безжалостно, срывая платье, как плоть — и плоть, как платье.

Мир вокруг тоже расходится по швам, отделяя Самаэля от Катерины, выбрасывая ангела из умирающей вселенной. Всё вокруг меркнет, умирая. Смерть. Смерть кругом и ничего, кроме смерти. Смерть девочке, варившей помадку на уроке труда, смерть женщине, обнимающей сверток из одеял на пороге роддома, смерть старухе, променявшей три с половиной года княжеской доли на десятилетия сонной одури. И княгине ада, целующей своего князя перед алтарем Священных Шлюх, тоже смерть. Смерть от падения метеорита. Смерть от засухи и зимы. Смерть от лжи. Смерть от правды. Смерть по естественным и неестественным причинам. Отрицание, гнев, торговля, смирение и смерть.

Кто-то кричит над Катиным телом — пронзительно, точно сапсан, падающий с занявшихся пожаром небес:

— Я хочу и я беру! Я иду и я веду! Я хочу и я беру! Я иду!!!

Катя старается дышать ртом, потому что запах из кричащего рта… убивает. Гнилая рыба, порченое мясо, лук, чеснок и перегар сливаются в симфонию вони — самую прекрасную симфонию на свете. Это вонь жизни. Катерина подавляет рвотные позывы, привыкая к мысли, что еще жива.

— Отпусти, — просит она. Голоса нет, только шепот, сиплый шепот слетает с губ: голосовые связки сорваны вдрызг и не могут сомкнуться.

Хорошо, что Катю не слышат. Вряд ли она сможет удержаться на ногах: мир кружится и гудит гигантским миксером, гул вращающейся вселенной забивает уши.

— Ад стоит на том, что ты не можешь забыть свои грехи, — произносит ей в лицо тот самый зловонный рот. Запах действует не хуже нашатыря: охнув, Катерина открывает глаза и видит Сабнака, демона гнилья, когда-то, вечность назад, подарившего ей камень порчи.

— Спасибо за науку, — безголосо шипит Катя.

Я многому здесь научилась, думает она, но это совсем не то, чему я хотела учиться.

— Как ты? — произносят они хором и сбиваются на тихое, глуповатое хихиканье.

— Только я могу бороться с временем, — объясняет Сабнак. — Я порчу все, к чему прикасаюсь.

— А ну отпусти, — Катерина шутливо пихает демона в плечо. Но тот действительно отпускает ее — с огромным облегчением, как будто держать легкое женское тело ему невыносимо тяжело.

У него же ноги сожжены! — вспоминает Катя, морщась от чувства вины: разгуливая по кругам мытарств, она ни разу не подумала об излечении Сабнака, ни единого желания не потратила на облегчение его мук.

— Ничего, — стеснительно улыбается демон, — я привык, что обо мне не думают.

Катерина, не зная, что сказать, молча опускается на колени в серый пушистый пепел и глядит, глядит на страшные ожоги, пытаясь от оплаты долга перейти к искренним пожеланиям здоровья демону-сопернику времени, такому же пожирателю всех и вся. Катино «я» сопротивляется исцелению Сабнака, благодарности не хватает, чтобы перекрыть отвращение от вида гнойных язв на обожженной коже; от мыслей о горах трупья и гнилья, что на совести демона; от собственного чистоплюйства и беспомощности. Но что-то холодное и жесткое, поселившееся внутри Кати в миг, когда ее вселенная умирала, разгоняет жалкие человеческие страхи, словно овец.

— Давай, Сабнак, давай, — только и произносит Саграда, без всякой жалости и брезгливости проводя ладонями прямо по струпьям. Прежняя Катерина так бы не смогла. А этой, новой Кате, наплевать на то, как воет, выгибаясь, демон, как лопаются под пальцами пузыри, выплескивая свое отвратительное содержимое, как расползается подгнившее мясо. Главное, что тело, выглядывающее из-под руки — розовое, гладкое и чистое. Новорожденное.

Она может и она делает.

Когда Саграда отпускает Сабнака, тот ни кричать, ни стоять не в силах и сразу падает навзничь, раскинувшись в пыли андреевским крестом. Катерина поднимается с колен, не оглядываясь на потерявшего сознание демона, не думая об улизнувшем ангеле. Ей больше не нужны ни друзья, ни вассалы. Княгиня продолжает путь одна.

Она хочет и она берет. Она идет и она ведет.

Спасибо за науку, ангелы и черти.

Вот только главное они от нее утаили. А вернее, сделали так, чтобы Саграда попалась в тот же силок, что и ее хейлель — в силок под названием «гордыня». Гордыня, перемешанная с памятью о былом — адская смесь. Или райская. Смотря откуда вести отсчет.