Девушка в белом кимоно - Джонс Ана

Я достигла предела своих сил. Я бросилась в траву и стала рвать цветы, отрывая некоторые у самого корня. Я сделаю им надгробия.

— Что ты делаешь? — спрашивает Хатсу.

— Я о вас не забыла, — кричу я деревьям и потерянным душам, которые взывают из них. — Вы пересечете реку вечности. И все вы обретете покой!

Жужжат побеспокоенные пчелы, но я отмахиваюсь от них и продолжаю наклоняться и рвать цветы, рискуя наколоться на жало.

— Наоко!

Кто из них зовет меня по имени? Джин или Хатсу?

Я падаю на колени, цепляясь пальцами за стебли, цветы и траву. Но у меня все валится из рук. Почему окаасан должна была умереть? Почему? «Почему?» — срывается с моих дрожащих губ. Это невыносимо.

Я сажусь на корточки и начинаю тянуть траву сильнее. Я ухватываюсь за толстый корень и дергаю, выкрикивая какие-то слова: «Хватит! Я больше так не могу!» Потом я берусь поудобнее и дергаю снова. «Я просто хочу к Хаджиме. Ну почему, мама?» Еще один рывок. «Почему?» Корень с треском поддается, и я падаю. Моя спина оказывается на земле, потом я кладу голову и просто плачу.

Мой кулак бьется о землю один раз, другой, пальцы впиваются в грязь. Я могу только плакать. Сначала хаха, потом ребенок Йоко и все эти дети. Как могла бабушка прислать меня сюда? Как мог отец ей это позволить? Почему не пришел Хаджиме?

Кто-то садится рядом со мной и гладит мои волосы. Я поднимаю голову и вижу Хатсу, которая протягивает руки и обнимает меня. Я прижимаюсь щекой к ее животу, она продолжает гладить меня, а я — плакать.

Я оплакиваю этих детей. Своего ребенка. Себя. Но это происходит со мной в последний раз. Больше я плакать не буду.

Хатсу и Джин помогают мне собрать букеты диких цветов для ребенка Йоко. Мы находим камень и сплетаем красивый венок у его подножья. Если раньше я слышала детский крик, то теперь я слышу дух этого ребенка. С помощью нашего надгробия, имитации статуи Дзизо, он сможет перейти реку и обретет покой.

— Надеюсь, ты никогда не будешь злиться на меня, — Джин размахивает вырванным колоском, и в ее голосе слышится улыбка.

Я поднимаю голову от того места, где недавно выдирала траву, и с трудом, но смеюсь. Хатсу улыбается и качает головой. Втроем мы сидим под большим незнакомым деревом. Это самое большое дерево в этой роще.

Тут я рассказываю Джин и Хатсу о смерти моей мамы и о том, как она принесла мне свое драгоценное сиромуку, чтобы я могла надеть его на свадьбу. Хоть Хатсу и подозревает, что Сатоши мне не муж, я еще не готова в этом признаться. Но я и не отрицаю этого. Пусть они пока верят в то, что мой муж — японец. Неожиданно полученное доверие приносит с собой страх, поэтому я очень осторожна в том, что говорю в кругу своих новых и таких дорогих мне друзей.

— А откуда взялись все эти статуи Дзизо? — спрашиваю я Хатсу.

Она устраивает небольшую цветочную гирлянду на своем выпуклом животе и задумывается.

— Либо их присылают сюда сами семьи, либо Матушка Сато берет дополнительную плату за то, что покупает их.

— Но у этих детей нет даже этого. От них отрекаются даже после смерти, — я смотрю на могилы без надгробий.

— Нет, у этих детей ничего нет, — Хатсу продолжает плести гирлянду. — Даже если семьи и присылают на это деньги, она не делает того, что должна, и их души остаются навеки запертыми в этом мире.

— Она демон, а не акушерка, — за меня говорит мой гнев. — Джин, я знаю, что ты говорила, что хочешь, чтобы твоего ребенка не стало, но это... — я указываю на ее живот. — Это живое существо, ребенок. И какая бы боль ни была связана с его зачатием, сам ребенок невинен. Может быть, мы сумеем найти ему приют? — я сажусь на колени и набираюсь смелости произнести следующие слова: — Мне кажется, нам стоит заключить соглашение.

— Соглашение? — глаза Хатсу сужаются. — Какого рода соглашение?

Сделав еще один глубокий вдох, я перевожу взгляд с одной девушки на другую.

— Во-первых, я предлагаю держаться вместе, как защитницам этих забытых детей смешанной крови. Каждой могиле нужен свой Дзизо, пусть даже сделанный нашими руками, чтобы каждая новорожденная душа могла перейти реку вечности и чтобы никто не остался в западне и забвении. И во-вторых... — я беру их обеих за руки. — Давайте поклянемся защищать наших еще не рожденных детей. Нам выпало быть их защитницами и в жизни, и в смерти. Так давайте поклянемся здесь и сейчас, что костлявые пальцы этой повитухи смерти, заведующей Сато, никогда не заградят дыхание нашим детям и не отправят их души в темноту. И что если мы поймем, что не можем сохранить или защитить наших детей, то обязательно разыщем этого брата Дайгана, этого монаха, который помогает детям, и доверим их его попечительству, чтобы он нашел им лучший дом.

Хатсу и Джин обмениваются недоумевающими взглядами, но все же берутся за руки, и мы втроем образуем круг.

Хатсу сжимает мою руку.

— Я обещаю.

— И я, — говорит Джин.

— Вот и хорошо, значит, мы достигли соглашения. А теперь мы должны придумать план бегства.

Впервые со дня смерти окаасан у меня появились силы и новое ощущение цели. Я не могу изменить мир, в котором живу, но благодаря примеру щедрого и смелого сердца окаасан я могу изменить жизни нескольких человек.

ГЛАВА 27

Япония, настоящие дни

Перед расставанием в ресторане Йошио дал мне фотографию традиционного дома в Дзуси и его новый адрес. Я попыталась заплатить за обед и поблагодарить его, но он мне этого не позволил.

Дожидаясь поезда до Йокосуки, я была полна оптимизма. Наконец-то дело сдвинулось с места. Дом был зарегистрирован как собственность семьи Накамура, той же самой фамилии, которая стояла под папиным заявлением о вступлении в брак. Ну и что, что в доме сейчас никто не живет, главное — мы его нашли, и существовала вероятность того, что основатели Торговой компании Накамура, которые были родом из Дзуси, и были его хозяевами.

Это наверняка были они. Та самая торговая империя из историй папы.

Я проверила свой железнодорожный билет, потом оглянулась, чтобы убедиться, что стою в правильной очереди. Возбуждение от утренней встречи и остатки усталости от смены часовых поясов делали и без того нелегкое дело ориентирования на многолюдных станциях еще сложнее.

Поэтому я оказалась в полном замешательстве, увидев служащего в белых перчатках, указывавшего на поезда, подходившие к платформе и отходившие от нее. И это был не осия, о которых говорил Йошио. Папа как-то рассказывал о специальных служащих, проводивших занятия по гимнастике прямо на платформах, но этот мужчина никаких упражнений не делал. На него вообще никто, кроме меня, не обращал внимания.

Я стала рассматривать странные голубые огни на навесе над ним. Может, это камеры, которые транслируют изображение в центр управления движением?

— Это свет для самоубийц.

Я оборачиваюсь и вижу юношу, высокого, светловолосого и покрытого веснушками. Ему от силы лет двадцать. Его стрижка внятно намекает на принадлежность к вооруженным силам. Он жестом указал в направлении, куда я только что смотрела.

— Эти огни, мэм. Они должны успокаивать толпу и не давать им прыгать на пути перед приближающимся поездом.

— Правда? — я отступила от прочерченной вдоль края платформы линии — единственным барьером, отделявшим людей от ужасной смерти. Я только что прочитала репортаж о светодиодных уличных фонарях и о том, как их использование удвоило риск развития кожных форм рака. Почему японцы решили, что светодиоды успокаивают? Я с недоверием улыбнулась. — Вы уверены?

— Правду сказать, я точно не знаю, — он пожал плечами с сонной улыбкой. — Я прибыл из Северной Каролины только на прошлой неделе, и мой приятель, который должен мне все показать, как раз стоит вон там... — и он взмахом руки указал на своего друга, который в этот момент флиртовал с группкой японских девушек. — А он легко мог мне лапши на уши навешать, — тем временем его приятель и девушки взмахами руки стали звать его к себе. — Ну что, добро пожаловать в Японию? — и он со смехом побежал к ним.