Цемах Атлас (ешива). Том первый - Хаим Граде

Глава 4

Реб Липа-Йося, валкеникский резник и ведущий общественных молитв, старик за семьдесят, еще вел молитвы в синагоге, но больше уже не резал скотины и птицы. Его заменил старший зять, которого звали по имени его жены, Юдл Хана-Леин. А вот жена называла его «мой недотепа». У Юдла Хана-Леина были холодные рыбьи глаза, желтоватое лицо и седая борода. Он постоянно пыхтел от страха из-за того, что ничего не знал основательно. Он читал Тору по свитку, путаясь при этом в мелодии и даже в звуках. Обыватели заглядывали в Пятикнижие и подсказывали ему. От этого он еще больше терялся. Он потел и делал еще большие ошибки. Когда он, стоя на биме, видел, как кривится какой-нибудь обыватель, то истолковывал это как то, что тому не нравится его чтение или что он торопится домой на кидуш. И Юдл начинал торопиться тоже. И именно у этого обывателя были к нему потом претензии за то, что он так торопился. Когда Юдл забивал бычка, а вокруг него стояли мясники, на него нападал смертельный страх. От страха он делал некошерным мясо, за что ему потом приходилось платить из своего кармана. Он, кроме того, делал обрезание младенцам. Однако местные евреи скорее бы доверили татарину из близлежащей деревни, чем Юдлу Хана-Леину. Он ждал, когда его жена родит мальчика, чтобы сделать ему обрезание. Однако жена резника рожала девочек, только девочек, полный дом дочерей и ни одного сына. Хана-Лея была низенькой женщиной с ввалившимися щеками и большим носом, а живот у нее был большой даже тогда, когда она не была беременна. Из-за частых родов она постоянно болела. Каждый раз, когда она в очередной раз беременела, она вздыхала соседкам:

— Молите за меня Бога, чтобы я родила девочку.

Она предпочитала иметь полный дом девиц, чем мальчика, которому ее «недотепа» сделал бы обрезание.

Старому резнику не было радости и от младшего зятя, Азриэла Вайнштока. Он-то как раз был удачливый, хорошо зарабатывал, но его никогда не было дома, кроме Пейсаха и Кущей. Азриэл Вайншток разъезжал по миру, собирая деньги на ешиву. Неизвестно, на какую именно ешиву он их собирал. Люди знали только, что он каждый год едет в Лондон, в Амстердам, и, говорят, он там время даром не теряет. В Валкениках у него было прозвище Шея. Разговаривая с людьми, Азриэл Вайншток выпячивал вперед живот, опирался левой рукой на тросточку, а правой поглаживал свою жирную белую холеную шею. В местечке его не любили, потому что он носился по всему миру с секретами какой-то тайной ешивы и потому что его считали за гордеца. Слыхали, что он большой проповедник. Тем не менее от него не могли добиться, чтобы он прочел проповедь в синагоге. Тесть ненавидел его еще больше, чем своего старшего зятя Юдла, годившегося только на то, чтобы плодить девчонок. Целый год Азриэла не было дома, а когда он приезжал на праздники домой, то сидел за столом, задрав голову, поглаживал холеную шею и сладко улыбался, как будто думая о своей хорошей жизни за границей.

Его жена, Роня Вайншток, младшая дочь резника, была тонкой, воздушной, с небольшим телом и задранными вверх плечами. Мать двоих мальчиков, женщина лет тридцати, она выглядела молодой девушкой, а когда смеялась, на обеих ее щеках появлялись ямочки. В местечке не знали, действительно ли младшая дочь резника так наивна, как выглядит, или же она притворяется наивной от большого ума. Так или иначе, все ее любили и считали доброй и приветливой. Точно так же, как обеспокоенная жена резника жаловалась на своего «недотепу», ее младшая сестра не говорила ни слова о своем вечно отсутствующем муже. Когда какая-нибудь подруга иной раз спрашивала, где находится ее Азриэл, Роня хватала на руки одного из своих мальчишек или одну из девчонок Ханы-Леи, смеялась и играла с ребенком, но не отвечала. Подруги были уверены, что она сама не знает, где находится ее муж, и стыдится признаться в этом.

Дом резника реб Липы-Йоси был большой и неряшливый, со множеством боковых комнаток. Вся семья жила и ела вместе. Старый резник охотно взял в квартиранты обоих глав ешивы, реб Цемаха Атласа и реб Менахем-Мендла Сегала. За столом всегда шумели двое мальчишек Рони, чисто одетые и умытые, и девчонки Ханы-Леи, замызганные и растрепанные, со впалыми щеками и длинными, как у матери, носами. Во главе стола сидел реб Липа-Йося. Он утихомиривал криками своих внуков, командовал дочерьми и поглядывал на зятя, дрожавшего перед тестем еще больше, чем перед мясниками и кожевниками.

Реб Менахем-Мендл сидел за столом с полузакрытыми глазами, как сонная курица. Беспорядок, царивший в доме резника, был для него тяжелым испытанием. Он мечтал о времени, когда сможет привезти свою жену и ребенка и заиметь собственный угол. А вот Цемах сидел, улыбаясь с таким любопытством и интересом к этой большой семье и производимому ею шуму, как будто он никогда раньше не видал такого семейства. Роня смотрела на него со стороны, и легкий румянец заливал ее шею и лицо. Она как-то странно тихонько посмеивалась про себя и разговаривала со своими мальчишечками певучим голоском. При этом крутила головой туда-сюда, как голубка, клюющая зернышки. Кольцо волос на ее затылке расплеталось, и две тонкие косички падали на плечи. Праздничная радость лучилась из нее, как будто ее муж неожиданно вернулся домой. Посреди суматохи и шума, царивших за столом, никто не замечал взглядов, которые она бросала на главу ешивы, и того, как менялось ее лицо, когда он поднимался, чтобы уйти. Сразу же, как Цемах поднимался, с его лица исчезала теплая улыбка. В уголках его плотно закрытого рта пряталась горечь, и он стремительно выходил из комнаты. Роня переставала кормить детей и оставалась сидеть, опустив руки.

Цемах завидовал даже младшему резнику. Юдл действительно не пользовался особым почетом в своей семье. Тем не менее он сидел в окружении своих домашних, а не за чужим столом. Покидая Ломжу, он, нынешний глава и директор валкеникской ешивы, не представлял себе, как тяжела будет ему жизнь отшельника.

В один из дней, оставшись в синагоге, Цемах бился со своими мыслями до ночи. Вернулся на квартиру только, когда во всех комнатах было уже темно, и лег спать голодный. Утром старый резник выговорил ему за то, что он не пришел на ужин. Его старшая дочь Хана-Лея готовит и прибирает целый день. Она падает смертельно усталая и не может встать после полуночи, чтобы разогреть ему остывшую еду.

Цемаху не хотелось сидеть за большим семейным столом реб Липы-Йоси и страдать при этом от зависти. Тем не менее он был готов прийти на ужин, чтобы к нему не было претензий. Однако вечером портной реб Исроэл, сильно помогавший ешиве, попросил его пойти с ним на собрание общины и помочь вытребовать дрова для странноприимного дома. Ешиботники, которые спят там, мерзнут. Цемах пошел вместе с реб Исроэлом на собрание общины. Глава общины и члены общинного совета отвечали, что обыватели, которые содержат кухню ешивы и принимают ешиботников на субботу, должны еще платить содержание главам ешивы, платить кухаркам, а к тому же платить хозяйкам, у которых живут старшие ешиботники. Так где же еще взять денег на дрова для странноприимного дома? А ведь местечко должно заботиться о своих собственных благотворительных учреждениях. Когда глава ешивы вышел из здания общины, снаружи шел снег и крутилась вьюга, ветер свистел, словно издеваясь над ним: он вырвался из торгашеской среды в Ломже, чтобы воспитывать молодых ешиботников для жизни в духовности; однако совсем забыл, что ему придется приходить к обывателям за материальностью для своих учеников, чтобы они не голодали и не мерзли.

Цемах прошел через большую полутемную столовую квартиры резника и увидел лежавшую на столе белую скатерть на том месте, где он всегда сидел. На скатерти стояла плетеная корзинка с тарелками. Он взглянул на блюда: в одной тарелке лежала капуста, фаршированная мясом, а над второй тарелкой, полной бульона, поднимался горячий пар. Ему было очень неудобно из-за того, что измученная жена резника встала с постели, чтобы разогреть ему еду. Решено, на этот раз он будет есть, чтобы не оказалось, что она старалась понапрасну. А в дальнейшем попросит ее больше так не делать. Чтобы войти на кухню омыть руки, он должен был пройти через темный коридор. В коридоре он сразу же наткнулся на дочку резника.

— Идите есть, — прошептала ему Роня. Какое-то время он молчал, остолбенев и лишившись языка. Он знал, что не должен стоять с чужой женой в темноте. Тем не менее он не двигался с места, и женщина, стоявшая напротив него, тоже не двигалась с места.

— Благодарю вас, но больше не надо этого делать, — пробормотал он.

— Я сделаю это и завтра тоже. Я буду делать это каждый день, — рассмеялась осчастливленная Роня и тихо исчезла.

Глава 5

Роня избегала за завтраком смотреть в сторону Цемаха, а он не спускал с нее глаз. По ее волнению он понял, что ее родные не знают о трапезе, которую она для него приготовила. Их взгляды встретились, и он увидел в ее глазах боязнь, что он догадается о ее секрете. Через минуту ее щеки стали пунцовыми. Она принялась играть с двумя своими мальчиками и с девочками сестры, испачканными и заплаканными с самого утра. Обрадованная и лучащаяся, она выглядывала на заснеженную улицу и смеялась, как будто уже приближалась весна. Только на него, квартиранта, и на своего старого отца она избегала смотреть.