Бьётся сердце - Софрон Данилов

Отнялись ноги со страху.

«Деточка, что же ты совсем меня забыла? — стала говорить старушка, поглаживая ладонью её рукав. — Люди врут бог знает что… Ведь врут же, проклятые. Ведь неправда?» Надежда смотрела в сторону, а баба Дарья всё гладила её рукав: «Зачем же ты в глаза мне не смотришь?»

И тогда Надежда не сказала, а крикнула: «Правда! Всё правда!» Но, сказав, она всё ещё продолжала стоять.

«А как же наш Серёжа? Или узнала что-нибудь о нём?»

«Что вы, баба Дарья! — тут и у Надежды слёзы брызнули. — Грех вам так говорить!»

«Так почему же ты… Почему?»

Ещё много дней потом слышался ей этот вопрос: «Почему?» За все годы Надежда больше ни разу не разговаривала с бабой Дарьей. Не однажды шарахалась за ближний угол, заметив старушку, запинающуюся на каждой выбоине деревенской улицы… Серёжа, милый мой, простишь ли ты меня когда-нибудь?

Да, я виновата. Но послушай меня: девятнадцать лет мне тогда было, пустая, легкомысленная девчонка, за глупость той не может отвечать сегодняшняя взрослая женщина! Честно сказать, я даже не представляла, что так сильно и беззаветно люблю тебя. Это ведь я только сейчас поняла! А тогда была война, разлука, разве трудно сбиться с пути? Тебя-то ведь не было рядом! Ты оставил меня одну — слабую, безвольную. Разве одна я бросилась в те годы к случайному огню — от страха, от неверия в свои силы! Но и став женой другого, я ни на секунду не подумала о тебе плохо! Да, я виновата, но разве не сказано: нет такого греха, которого не простил бы истинно любящий. А ты меня любил истинно. Я твоя любимая. С тех давних лет и навсегда! Я знаю: ты из однолюбов, которые до гроба остаются верны своей единственной. Потому ты и холостяк до сих пор. Сердце привело тебя в Арылах. Я — любовь твоя. Если другой и завладел моим телом — это всего только его вероломство! Ты не совершишь ничего предосудительного, протянув ко мне руки. Я — твоя единственная! Ты не мог забыть меня, как ни пытался. И теперь не пытайся бороться с сердцем, оно всегда победит. Я — твоя любимая!

Стучат? Ну, конечно же, муженёк. Судя по всему, явился сердитый.

Умылся, переоделся, сел за стол — всё молча.

— Где мальчик?

— Гуляет… — ответила Надежда смиренно.

— Девочка?

— У себя. Лира, иди обедать!

Некоторое время ели молча.

— Между прочим, этот ваш Аласов всё-таки изыскал способ прославиться. Наконец-то подвезло человеку! — В слова «этот ваш Аласов» Тимир вложил весь возможный сарказм.

Надежда невинно спросила:

— Чем же он прославился?

— Спроси у дочери. Лира, расскажи-ка…

Девушка передёрнула плечами.

— Не дёргайся! — вконец рассердился глава семьи. — Что за отвратительная привычка! Почему молчишь? Или Аласов не велел рассказывать родителям про свои художества?

— Тимир, как можно!

Тимир Иванович осёкся на полуслове, краска сошла с лица.

— Так какой же способ прославиться нашёл Аласов?

— А такой: подбил группу учеников идти к Кардашевскому, просить, чтобы после выпуска приняли их в колхоз. То он наотрез отказывается поддержать райком комсомола, а то в единоличном порядке быстро проворачивает дельце!

— Папа! Ведь не так было…

— Лира, помолчи, — оборвала её мать.

Девочка потупилась над тарелкой.

— Когда он осенью запретил собрание, я и подумать не мог, что тут просто ловкий ход. Ещё бы! Ведь тогда это была инициатива руководства школы и комсомола, а сейчас — мудрость одного человека. Воспитал, пробудил гражданское сознание и те де, и те пе…

— Неправда! — всё же не сдержалась Лира. — Папа, почему ты говоришь неправду?

— Твой отец лжёт? Или ты тоже записалась в колхоз?

Девушка вскочила с места.

— Лира, остановись! — приказала ей Надежда. — Тебя отец спрашивает.

— Не бойтесь, ещё не записалась!

— Что значит — «ещё»?

— А то! Мне стыдно за вас… Сергей Эргисович не сделал ничего плохого, а вы порочите его…

— Молчи, хотуой! — крикнул Тимир вслед дочери. — Ничего, мы ещё поговорим с ней. Едва ли девочка предпочтёт коровий хотон университету. Этот Аласов не одной нашей семье наделал бед. Представляю, в скольких домах сегодня такое же творится!

Он пытался говорить спокойно, но какой-то бес словно толкнул его под руку:

— Вот каким оказался твой хвалёный Аласов!

Надежда резко повернулась к мужу. Никогда раньше он не переступал запретной черты, не смел попрёкнуть её прошлым. При дочери она кое-как стерпела «вашего Аласова», но сейчас дала волю своему гневу.

— Мой Аласов? — переспросила она, сощурив глаза.

— Вот именно… — струсил Пестряков. — Я хотел этим сказать…

— Оглянись на себя! Ты не можешь навести порядка в школе, везде в дураках, со всеми переругался. А срываешь злобу дома! Наорал на ребёнка, выгнал из-за стола, поесть не дал…

— Кто выгнал, кто выгнал! — Он отбивался, как мог. — Ты же видела: нагрубила отцу, стала защищать этого проходимца…

— Глуп ты. Даже свою дочь не можешь понять… «Защищала, нагрубила…» Что же тут плохого, если ребёнок защищает своего учителя? И как девочке не сравнить его с родным отцом? Скандалишь, выпивать стал.

У благоприличного Тимира Ивановича глаза на лоб полезли, но Надежда решила его проучить полной мерой. Она хорошо изучила муженька и знала, как приструнить его в случае надобности.

— Едва поел, сразу спать на диванчик. Заведующий учебной частью! Кругозор не шире, чем у пастуха, даже в газеты перестал заглядывать.

— Ты… ты…

— Потерпи! От жены это не так больно. Вот когда на народе выскажут…

— Кто же это выскажет? Не Аласов ли, твой… ухажёр? — Пестряков, в свою очередь, попытался поддеть жену, но в горячке ничего умнее «ухажёра» не придумал.

— Да! Мой Аласов! Был бы моим, кабы ты не спутал мне ноги. Совратил девчонку, взрослый мужик, воспользовался военной бедой!

— Боже мой, я и в этом, оказывается, виноват… А ты думаешь, я без глаз? Думаешь, не вижу, как ты вокруг него вьёшься, как играешь, голубушка, своим хвостом? Так вот, — Пестряков широким жестом указал на дверь. — Можешь убираться к своему милому!

— И пошла бы! Только бы позвал.

— Не зовёт? Что же так?

— Эх ты, сордоох… Человек, укравший жизнь у меня… — И ушла в спальню, не оглянувшись.

Спокойно, Тимир Иванович, возьми себя в руки, разложи всё на элементы, проанализируй всё, ты же умеешь. Сколько раз трезвый разум тебя выручал! Аласов — вот куда сходятся все нити, какую ни тронь.

Бунт молоденькой учительницы Саргыланы Кустуровой с её «волшебниками» — Аласов благословил. Хлебнул ты позора с возвращением Макара Жерготова — затея Аласова. Раскритиковал доклад на последнем педсовете — Аласов дал сигнал. Нахов разошёлся вконец, сопляк Сектяев рвётся в драку, тихоня Майя Ивановна закатывает в учительской истерики… Всё Аласов!

И наконец, сегодняшняя новость, которую принёс в клюве Кылбанов. Оказывается, Аласов ходит по учителям и выспрашивает, что означает обилие отличных оценок в классных журналах, с чего вдруг такой бурный рост успеваемости. Тут Пестряков знобко поёжился.

Не так давно, явившись в школу пораньше, он сидел в одиночестве и листал классные журналы. Тройки, двойки, единицы — как воронья стая, куда ни глянь. Беда! Он ли не требует от учителей частых опросов, повторных и дополнительных уроков, подтягивания отстающих? Не хватало, чтобы передовая Арылахская школа с горы да в яму!

Чёрт возьми этого олуха Кылбанова, что у него творится в журналах, уму непостижимо — прорыв по всем классам! А куда смотрел завуч Пестряков? Кылбанов со своей лютой ненавистью к Аласову, кажется, нарочно всаживает десятиклассникам по физике кол за колом — хоть так насолить классному руководителю. Вот уж дурак-то, господи прости!

Пестряков листал журнал за журналом и не находил утешения. Вот ещё эта «золотая пара» — супруги Сосины! Как понахватали ребята единиц и двоек на контрольной, так весь срам и красуется до сих пор, Акулина, старая квочка, и не почесалась исправить дело.

Собрать педсовет и порку всем подряд! Впрочем, не надо сгоряча. Того и гляди, тебя самого выпорют… Куда надёжнее старое проверенное средство — вразумительные беседы с каждым в отдельности, индивидуальный подход. В этом жанре Пестряков был мастер.

Кричать, скажем, на Кылбанова бесполезно — вернётся домой и настрочит на тебя же очередной донос куда-нибудь в министерство, только и всего. Акиму Григорьевичу нужно посулить значок «Отличник народного просвещения», тут он всё сделает, в лепёшку расшибётся. Что касается Сосиных, то их следует как раз припугнуть: «Если успеваемость не улучшится, придётся прислушаться к голосу Нахова — он давно требует отстранить от работы неспособных…»

Выработав план действия, Тимир Иванович стал умело претворять его в жизнь — уже через неделю появились плоды, страницы классных журналов отразили на себе его усилия. Школа медленно, но верно выбиралась из прорыва. И как Аласов ни пытался охаять их за «процентоманию», факты и цифры, как известно, упрямая вещь!