Сказания древа КОРЪ - Сергей Сокуров

Да, строится новая резиденция. Ибо строится новая Черногория. И внешнее её оформление должно соответствовать будущему светскому государству. Столицы, как таковой, в стране селений нет. Есть Цетиньский монастырь и посад вокруг него. Национальному книгохранилищу, зачатому в 1549 году, уже тесно в монастыре. Только при Петре II оно пополнилось «Петербургской библиотекой» и личным собранием архиепископа на девяти языках. Книги всё прибывают. Просят место экспонаты основанного господарем этнографического музея. Негде принимать послов. Назревает нужда в помещении для заседаний нового законодательного органа – Сената. И Гвардия (задуманный Петром исполнительный орган) потребует приюта, знает опытный к своим двадцати трём годам администратор. Не по кельям же рассаживать молодых, энергичных, бойких «гвардейцев», многие из которых вышли из числа «потешных» при наследнике Радивое. Далее, где Высший суд разместить? Где учить детей и молодёжь? Где размещать преступников, если решительно запретить кровную месть, если сделать подсудными самовольную расправу с ворами, насильниками и мошенниками, побивание неверных жён камнями? Начинания Петра II быстро истощили ту заветную кубышку. Пришлось, впервые за всю историю Черногории, ввести налог на домовладение. Странно, обошлось без бунта, но воплей было много.

Наибольшие нарекания противников новшеств на «бездействие», по их словам, правительства при постоянной угрозе голода в стране. Неурожай тридцать шестого года грозит катастрофой. В селениях устраиваются государственные зерновые склады и магазины, но их нечем заполнять. Слабые духом ждут, что правитель примет хлеб от турок в обмен на покорность. Соратники и верные старейшины советуют просить царя о разрешении на массовое переселение малоземельных жителей Црной Горы в Новороссию. Негош непреклонен: «А кто останется защищать страну и могилы?». Представителю визиря ответил: «Переговоры о взаимоотношениях двух стран будем вести с султаном только после признания им полной независимости Черногории».

Указом владыки враждующие между собой домашние драчуны отправляются вымещать свой пыл на неспокойные границы. Смертная казнь за вендетту пока что на черновой бумаге, однако весть уже полетела над горами: воля архиепископа – черногорец имеет право умирать только за Родину.

На всё нужны деньги. А тут и тысяча годовых червонцев из Петербурга перестаёт поступать в государственную казну. Интимные письма Николая I «брату Петру» стали приходить всё реже. От любезных слов стала ощущаться холодность, будто писались они осколками льда. А с лета 1836 года из Зимнего дворца в сторону Цетиньского монастыря не донеслось ни звука. Негоша охватило тревожное недоумение. Он не мог понять причину царского неудовольствия. Страдало не только самолюбие правителя маленькой страны. Господарь страшился потерять поддержку царя. Без неё горстке отважных стражников Црной горы не пробиться к морю через австрийские заслоны, не изгнать турок из плодородных долин страны.

В начале ноября поезд Владыки двинулся из Цетинье на север. Блюсти ахиепископское место, хранить мир в стране и стеречь границы остались верные иереи, воеводы и сельские старосты. Для секретарской работы в Цетинье нашёлся толковый канцелярист – Медакович, тёзка Дмитрия Каракорича-Руса, из-за чего историки ХХ века будут путать с одного с другим.

Преодолев горные дороги, дали отдых лошадям в Белграде. За Дунаем покатили равниной к Будапешту. Оттуда рукой было подать до Вены.

В столице империи Габсбургов русский посол вручил Петру Негошу письменное согласие царя на аудиенцию в Санкт-Петербурге, но заставил томиться в ожидании визы. Задерживал её под всякими предлогами. От высокого просителя не прятался, но прятал глаза. В Хофбурге строптивых Негошей не жаловали. Православный архиепископ и сам объезжал стороной дворец кесарей в разъездах по чудесному городу. Сопровождал его всегда Каракорич-Рус, которого новоиспеченная горская знать ревниво называла «личным другом» правителя.

Начался февраль нового 1837 года. Однажды архиепископ отправился с «дежурным визитом» (как он сам с горькой иронией говорил) в российское посольство без секретаря. Дмитрий остался в отеле приводить в порядок бумаги и счета, отобранные для предоставления царским очам. Вдруг император пожелает взглянуть, на что тратят черногорцы его денежки.

Пётр II возвратился неожиданно быстро. Лицо его было искажено болью. «Неужели разрыв с Россией?» – мелькнуло в уме у секретаря. Негош бессильно опустился в кресло. С трудом вымолвил:

– Они… Пушкина убили! Почему я тогда прошёл мимо!? Теперь не увидимся… Он уже в могиле… Пиши! Я буду диктовать… Сейчас, сейчас… Записывай – «Тени Пушкина».

Торопливо перенося пером на бумагу отрывистые слова, вылетающие из уст поэта, Дмитрий конечно же не мог предположить, что его рука выводит чернильные строки, которые в печатном виде Пушкинской темой откроют сборник народных песен «Српско огледало» («Сербское зеркало»):

Всё, что может совершить геройство,На алтарь чудесный я слагаю,Посвящаю я светлому прахуТвоему, певец счастливыйСвоего великого народа.

На следующий день русский посол, будто чувствуя личную вину перед Негошем, сам привёз визу в отель. Моментально собрались в дорогу. Занемогшего правителя усадили в крытый экипаж, Каракорич примостился рядом. Свитские чины, развлекая венцев экзотическими нарядами, расселись по возкам. Поехали! Двигаться гостям царя предписано было на Варшаву, далее – в Вильно, а во Пскове приготовиться к торжественному въезду в Петербург.

Глава XIII. Визит к дяде

Когда миновали Краков, отличные шоссе австрийских владений сменились ухабистыми, раскисшими от февральского снега дорогами. Впереди и сзади архиерейского поезда скакали верховые – своя стража и высланный навстречу почётный эскорт. За Вислой, в сумерках, постучались в ворота большой усадьбы. Светились несколько окон бельэтажа в постройке дворцового типа. Привратник потащился к пану управляющему. В вестибюле к путникам вышел красавец-поляк, уже сказавший молодости «адьё», но о ней не забывающий. Дал путникам ночлег, польщённый тем, что знаменитый Пётр II Негош, иерарх и светский правитель Монтенегро, не проехал мимо. Непредусмотренная же остановка была вызвана дорожным недомоганием владыки.

Закат ещё тлел, когда секретарь и советник архиепископа Дмитрий Каракорич-Рус, уложив своего государя под одеяло, вышел в парк размяться. Аллея полого взяла в гору. Среди голых деревьев, на заснеженном склоне, темнел домашний костёл. Узкие окна светились изнутри сквозь витражи. Одна створка стрельчатых дверей была распахнута, приглашая гуляющих по парку. Черногорец вошёл. Внутри было светло от свечей в пятирогом шандале. Сидячие места для молящихся по оси нефа были пусты. Слева вдоль стен лежали на высоких надгробиях гипсовые Корчевские (гласили надписи латинскими буквами). Старые и молодые, несколько детей. Мужчины – в рыцарских латах и римских тогах, женщины – в платьях строгого покроя.

Ближнее к двери надгробие осталось без фигуры усопшего. Советник архиепископа машинально прочитал надпись латиницей: ИГНАЦЫ БОРИС КОРЧЕВСКИЙ. Игнацы, Игнатий? Где он слышал это имя? Ах, да – кажется, так называл одного из своих братьев его отец, Петр Борисович. Второе имя усопшего – Борис. Это заставило задуматься. Нет, не может быть, здесь лежит поляк, католик, а родственники Дмитрия Каракорича-Руса, по отцу, все православные. Но что-то есть общее в фамилиях Корчевский и Каракорич. Действительно, тут и там слог «кор». Черногорцы Каракоричи-Русы знали семейную легенду о четырёх братьях, разделивших перед вечной разлукой серебряное блюдце, разрубив его на четыре сектора. А сам Дмитрий (дома Дмитрий Петрович) является хранителем четверти с выцарапанной чем-то острым буквой «П». Неужели… Нет, слишком невероятно! Коснулся ладонью полированного мрамора. Камень был удивительно тёплым в промозглой усыпальнице. Дмитрию показалось, будто кто-то окликнул его. За открытой дверью костёла каркала одинокая ворона. На паперти послышался стук каблучков, вошла женщина в чёрном, белея непокрытой головой. Так одевались обычно маркитантки. Но откуда здесь представительница этой профессии? Не перекрестилась, не преклонила колена. Удалилась в тень и слилась с ней одеждами.

Дмитрий Петрович вышел из костёла, сразу вернулся и оставил на надгробии свою визитную карточку. Чтобы её не снесло потоком воздуха, придавил серебряным рублём с профилем Александра I. Монета досталась ему от отца, Петра Борисовича. Если Игнатий, со вторым именем Борис, и Пётр Борисович одного корня, то по ту сторону бытия монета вернётся к своему первому владельцу, уверил себя Дмитрий.