Я буду первым - Натали Лав

— Платон, — девушка издает то ли всхлип, то ли стон.

Я вздыхаю, иду к себе, роюсь в шкафу, достаю футболку, затем возвращаюсь к Ириске.

— Оденься, — протягиваю ей вещь.

Она покорно ее надевает.

— Для чего ты сюда пришла, Ирина?

Наши родители поддерживают дружеские отношения. Мне не хочется доводить своего старика до очередного нервного срыва.

— Неужели не понимаешь? — в глазах стоят слезы.

То же что ли поплакать? У меня даже повод для этого посерьезней…

— Чтобы я тебя трахнул? И что ты этим добьешься?

Она подходит ко мне ближе, руками вцепляется в шот. С ее губ срывается то, что я ожидал:

— Я люблю тебя!

Что, по ее мнению, я должен с этим признанием делать?

— А я тебя — нет. Ты же видишь, — осторожно отцепляю пальчики от своей одежды и увеличиваю расстояние между нами.

— Вижу… Еленка… Что ты в ней нашел? Ты же из-за нее измучился весь. Я помогу забыть.

Если бы все было так просто.

— Я не хочу забывать, — доношу до нее свою точку зрения.

Тут она замечает листок, хватает раньше, чем я успеваю ей помешать, и читает его.

— Ты же ей не нужен. Она тебя не простит. Даже справку липовую не постеснялась сделать. Она бы ни за что не избавилась от ребенка. Ни за что! Даже если он твой.

Видимо, до нее не сразу дошло, что она только что прочитала. Я же из ее слов слышу лишь то, что моя догадка верна.

— Постой. Ты… Она… Ребенок… Эта святоша все-таки раздвинула перед тобой ноги. А я думала… Но это неважно. Я тебе помогу. Если захочешь, я рожу тебе ребеночка.

Девушка, грациозно покачивая бедрами, приближается, ко мне снова, тянется к ремню и произносит:

— Давай, я сделаю тебе хорошо?

Платон

У меня не возникает даже мысли согласиться. Я ее просто не хочу.

Перехватываю руки Ирины, не давая ей даже дотронуться до себя.

— Хватит унижаться! Совсем с ума сошла?

Поднимаю ее с пола. Сейчас она вызывает у меня одно желание — всыпать ремнем по голой попе. Чтоб неповадно было себя предлагать как последней дешевке.

— Собирайся и езжай домой.

Глаза девушки полыхают яростью, когда, схватив шубу, она вылетает из моей квартиры с криками:

— Ты пожалеешь! Козел!

Куда торопилась, не ясно. Я бы ей такси вызвал. Хотя, может, она на машине.

Я перевожу дыхание, когда остаюсь один. Гашу в себе желание нажраться в хлам. И, несколько минут рассматривая справку, принимаю решение наведаться в гости к Давлатову. Завтра.

Это рискованно. Но должен же он понимать, что такими вещами не шутят.

Утром еду к Сергею Владимировичу в офис. Я думал, меня на порог не пустят. Но меня провожают в приемную, а оттуда в просторный кабинет, хозяин которого расположился у окна с чашкой дымящегося кофе.

Обернувшись на меня, Давлатов хмыкнул.

— Платон, пробивать каменную стену головой опасно для твоего здоровья.

Не слишком дружелюбно, однако я на теплый прием и не рассчитывал. Видимо, сегодня можно обойтись без взаимной вежливости.

— Она ведь не сделала аборт? Так?

Я внимательно наблюдаю за малейшей реакцией Давлатова, силясь понять правду. Он точно также наблюдает за мной.

Потом, когда рассматривать меня ему надоедает, он проходит за массивный рабочий стол.

— Садись, — предлагает мне.

Не вижу смысла отказываться и устраиваюсь сбоку от хозяина кабинета.

— Я не буду отвечать тебе на этот вопрос. Уверен, ты понимаешь, почему.

— Тогда это и есть ответ, — хорошо, что не лжет мне в лицо.

— Наглый ты, — усмехается Давлатов, — Может, мне тебя тоже куда-нибудь продать?

Очевидно, эту историю мне забудут нескоро.

— Не продал же, — огрызаюсь, наверное, зря, потому что взгляд Сергея Владимировича заметно тяжелеет.

— Платон, что тебе надо?

Здесь все же отвечаю честно.

— С Леной помириться.

— Зачем?

У меня такое чувство, что он издевается.

— Люблю я ее.

Он вздыхает.

— Любишь, значит. А все, что натворил, к чему?

Все претензии, которые слышатся в этом вопросе, справедливы. И объяснение у меня одно.

— Дурак, потому что.

Как-то еще оправдать собственный идиотизм не получается.

— А сейчас, выходит, поумнел.

Теперь вздыхаю уже я. Меня самого при воспоминании о промзоне продирает озноб вдоль позвоночника. От того, что я чуть было не сотворил.

— Выходит.

— Я с тобой в прошлый раз разговаривал, но ты меня не особо понял. Сейчас ты пожинаешь плоды собственных трудов.

— Мне нужно знать, что с ребенком все в порядке, — перебиваю я его.

— Я не подтвердил, что ты прав.

То, что он не хочет говорить прямо, напрягает.

— Я прав, — теперь я почти не сомневаюсь.

— И что это меняет для тебя? Видеть Еленка тебя не хочет, слушать тоже. И даже, если ты прав, — он голосом выделяет последнюю фразу, — к ребенку тебя не подпустит. Потому что уверена, что ты для нее опасен. Спрашивается, чего ты добился? И что собираешься делать со своими достижениями?

— Я могу объяснить ей, что больше ничего подобного не повторится.

— Так она тебе и поверила!

— Хорошо, Вы, видимо, точно знаете, о чем говорите. И что я должен делать?

Он отставляет белую фарфоровую чашку в сторону, чуть наклоняет голову, словно оценивая мои возможности не напортачить снова.

— Перестань давить. Дай Лене время, чтобы разобраться в себе.

— То есть Вы советуете мне слиться и перестать ей надоедать? Да она на радостях на следующий день, как меня звать, забудет!

— Почему ты думаешь, что ничего для нее не значишь? И с чего решил, что она пустоголовая однодневка, ищущая перед кем раздвинуть ноги?

Я молчу, а он продолжает:

— Лене мало кто нравится. И если она оказалась с тобой, то можешь мне поверить, это не просто так. Надеюсь, в этот раз ты меня услышал. Но если нет… И по твоей вине, с ней случится что-нибудь плохое, на мое понимание не рассчитывай.

Можно не сомневаться, что это — угроза, которую он не задумываясь, выполнит. Я исчерпал лимит его терпения.

Я киваю и иду на выход, соображая, как же всё исправить. Уже в машине звонит сотовый.

Это отец.

— Быстро — домой, — слышу я всего два слова, после которых он отключается.

Всю дорогу мне не дает покоя мысль, что могло случиться.

Ответ я нахожу в столовой дома родителей. Чьи- то всхлипывания я услышал еще в коридоре.

И едва снова не получил по лицу. На этот раз я оказался проворней и отшвырнул от себя Иркиного отца.

— Что за дурдом? — прорычал, обращаясь уже к