Город на Стиксе - Наталья Земскова

В редакции нас поджидали еще две первополосные новости: умер автор «Татищева с яйцами», а городничий отстранен от должности, поскольку взят под следствие по подозрению в растрате. Все, как предрекала Глафира.

— Ну что, я права? — услышала я ее торжество на другом конце провода. — Такое не проходит даром.

Никакой, даже косвенной, связи между этими двумя событиями и памятником Татищеву не было, но мне живо вспомнился Мелентий Петрович, предупреждающий о грозной силе речки Стикс с ее карающими функциями.

Я позвонила Дуняшину:

— Здесь еще одна речка есть с переправами, называется Стикс, может, сходим?

— Нет, сначала к Татьяне, она согласилась.

Татьяна Фомина-Усольцева назначила нам встречу в той самой блинной возле Загородного сада, где мы с Олегом месяц назад обсуждали наш план. Одета она была точно так, как вчера. Татьяна была очень красива, и если бы не выражение хмурой сосредоточенности, ей можно было бы дать лет тридцать.

— Ну, спрашивайте, молодые люди, — сказала она, протирая очки, и я увидела большие серые глаза и будто взлетевшие брови. — Что вы хотите знать? Зачем я это сделала? Затем, что он сломал мне жизнь. Но убивать я не хотела, Бог свидетель… Я думала испортить праздник, вот и все. Кто знал, что все так повернется? Услышала по радио и не поверила ушам.

— Но ваш брак, развод — все это было так давно.

— Брак с Марком был настоящим адом — должно быть, потому, что я его любила. А он любил, чтобы женщины менялись. Представьте, возвращаюсь с пленэра и нахожу его с моей подругой в ванне. Потом — с соседкой по подъезду. Не брезговал никем, дешевой проституткой — тоже. Да, изменяют все, согласна. Но знаете, зачем он изменял? Он говорил: искореняем ревность. Редкостный садист. Потом, когда я забеременела, Фомин впал в ярость: его карьера, никаких детей! Сначала умолял, чтобы сделала аборт, в ногах валялся. Потом избил меня и вытолкнул на улицу. Ушла к родителям, ревела как белуга, а через месяц — кровотечение, меня едва спасли. Две чистки. И больше уже детей не было — ни во втором, ни в третьем браке… Проблема в том, что память не хочет хранить боль. Такое вот свойство. Поэтому я каждый день говорила себе: «Таня, ты это не забудешь никогда. Когда он будет счастлив и доволен, придешь к нему и предъявишь счет». Вот и пришла.

Дуняшин отвернулся и вздохнул:

— Вы теперь довольны?

— Что он умер? Господь с вами! Но если бы я этого не сделала, я не смогла бы дальше жить. Вот говорят: простите, не мстите. Не согласна. Мать Андрея Миронова говорила по этому поводу: вы не мстите потому, что вам лень мстить. А мне не лень.

— Татьяна Павловна, — неуверенно начала я, — в то время, когда вы учились, в вашем институте было общество «Белое рыцари».

— Да ну, какое там общество. Кружок вроде «Зеленой лампы». Придумали его Крутилов с Фоминым и развлекались года три игрой в особенных людей с особыми задачами. Ну, прям как дети! Потом пришел Арефьев, Водонеев, еще был кто-то, я не помню. Постойте. Почему вы спрашиваете? Кто вам рассказал?

Татьяна опять сняла очки, посмотрела на Олега, затем на меня и, отвернувшись, прошептала:

— Ну да, трое из них мертвы. И вы решили: это не случайно. Но убийца Георгия пойман, он признался во всем, будет суд. А что с Сашей, я даже не знаю.

— Нашли избитым во дворе, скончался от потери крови. Свидетелей не было, и, видимо, дело закроют.

Прошло минуты две, пока она переваривала информацию — мы молча ждали.

— Что я знаю? Только рассуждения Марка. Культура рождается в провинции, вырождается в столице и в этой форме возвращается в провинцию, — не помню, кто сказал. Любимая фраза Крутилова, которую затем все стали повторять. Второе, звучавшее и к месту, и не к месту: центр истории блуждает по планете.

— Да? Очень интересно.

— …А если этот центр блуждает, то, значит, глупо за ним бегать, центр нужно провоцировать там, где ты есть. Вот, говорили, говорили. Договорились до того, что провинция — что-то вроде корневой системы, провинция питает центр людьми, их мыслью и энергией. Столица же, как черная дыра, все поглощает и требует новое. Провинция «выращивает жизнь». Центр нужен, чтобы эту жизнь истратить. Я думала сперва, что это все — провинциальное зазнайство и гордыня. Ну, знаете, бывает: «Да мы у нас в Урюпинске столичней всех столиц!» Но оказалось — нет. «Белые рыцари» отказались быть «сырьем» для столицы. Марк мне все время повторял: провинция — это не столько изолированность от большого, «основного» мира, сколько разобщенность людей в самой же провинции. Это отсутствие социальной среды, где образованные люди сидят по своим кухням и где обретаются чудаки-одиночки, изобретающие вечный двигатель. Всё цитировал философа и математика Станислава Гурина, который тогда только начинал публиковаться и очень нетривиально рассуждал на тему центра и периферии.

— И Фомин, и Крутилов, и Водонеев были люди, образующие пейзаж. Таких всегда очень мало — хоть здесь, хоть в Париже. Как вы думаете, они состоялись?

Усольцева задумалась, начала рассуждать.

— Состоялся Крутилов — придумать, реализовать театр, блистать на всех фестивалях… Главное, ему удалось вписаться в контекст — во всяком случае, в российский контекст современного танца — со своей темой. Это очень много. В значительной степени состоялся Арефьев: тоже много гастролирует, тоже в профессии связан с контекстом. Но опять же он слишком завязан с театром, с общим уровнем исполнительства нашего оркестра, который Вадим давно перерос, вот с этим что делать. По сути, лет пять он сидит на двух стульях — работает в нашем театре плюс у него контракт с каким-то венским исполнителем — нет, исполнительницей, — и по этому контракту он должен давать определенное количество концертов в сезон.

— Вы хорошо осведомлены.

— Читаю газеты, да и круг у нас общий.

— А Марк Михайлович. Он тоже состоялся?

— Что касается Марка, последнее время он был в затяжном кризисе, и эта его «юбилейная выставка» — не что иное как попытка удержаться на плаву и обмануть себя. Как художник он был интересен лет шесть-семь назад, когда разрабатывал свою сюрреалистическую нишу. Казалось, еще чуть-чуть, и он сделает нечто такое, что впишет его во все пособия по живописи. Дальше что-то случилось, и он решил доказать, что неправильно его рассматривать только как сюрреалиста: пошли абстракции, и даже неподготовленный человек понимал, что это копии чьих-то копий. Но он был талантлив, во-первых, а во-вторых, себя не исчерпал. Кризисы, если работать, оборачиваются прорывами. Он же, вместо того чтобы стоять у мольберта, без конца кидался в бесконечные фестивали и акции — запечатлеться. А эта смехотворная идея с Центром современного искусства? Вот это точно провинциализм, причем махровый. Центр современного искусства — в Па-ри-же. Ну да, понятно, когда представитель художественной профессии перестает качественно и талантливо делать свое дело, то есть созидать, он начинает заниматься профанацией — открывать центры, школы, проводить акции. Грустно все это, ребята… Если говорить о всех четырех, тяжелее всего пришлось Саше. Но здесь провинция не виновата: просто время другое сейчас. Не-время поэтов. Поэты, эти «ветераны молодости», остались далеко, в шестидесятых. Где они были нужны. Или даже в Серебряном веке. Это страшно, но это реальность.

Я слушала Усольцеву, поражаясь тому, как совпадают наши ощущения и оценки.

— Вы считаете, их убила провинция?

Она отрешенно смотрела в окно и молчала.

— Незадолго до смерти Крутилова его пригласили в Берлин возглавить театр современного танца, и он согласился, — сказала я. — Кого-то из труппы хотел взять с собой, но.

— Да вы что! Это в корне меняет дело.

Татьяна резко обернулась ко мне, и в ее взгляде заметалась какая-то мысль.

— Меняет что?

— Не знаю, но меняет. Кстати, недавно чистила свои завалы и обнаружила записи Марка, по-видимому, тех времён. Блокнот, тетрадные листкти, открытки. Хотела выкинуть, да передумала. Хотите почитать?

Мы с Дуняшиным молча брели по Камскому проспекту — мимо Загородного сада, биржи, кинотеатра «Октябрь» и выставочного зала, пока не уперлись в Верхнюю Набережную. Затем взглянули на стального цвета непроницаемую Каму, повернули назад и, не в силах разойтись по домам, побрели в обратную сторону — мимо магазина «Океан», «Яблоньки», ЦУМа, гостиницы «Прикамье» и дальше, к Камской площади.

Меня поражало, что в Городе образовались в свое время и продолжали жить столичные бренды — ВДНХ, Крас-ная площадь, ЦУМ… Объекты, имеющие эти громкие названия, оригиналам, разумеется, не соответствовали. ЦУМ представлял собой четырехэтажный дорогой магазин в центре города, ВДНХ — крытый выставочный павильон, Красная площадь — пятачок, расположенный ближе к окраине. Что это было — стремление возвыситься до столицы или, наоборот, принизить, высмеять ее карикатурой, постичь мне так и не удалось, но факт оставался фактом: названия жили и исчезать не собирались.