Византийские портреты - Шарль Диль

Эта золотоволосая женщина, изнеженная и глуповатая, имела еще к тому же довольно опасную наследственность. Внучка Романа II, умершего в молодости от последствий невоздержной жизни, и знаменитой и распутной Феофано, дочь такого любителя кутежей, как Константин VIII, - ей было от кого унаследовать крайне влюбчивый темперамент, который вскоре проявился. Очень гордая своей красотой, уверенная, что она неотразима, взбешенная тем, что пришлось потерять в гинекее лучшие годы молодости, полная неудовлетворенного пыла и поддаваясь соблазну неизвестного, она, имея полных пятьдесят лет, должна была скоро заставить и двор, и весь город говорить о своих похождениях, которым предавалась с таким пылом и так необузданно, что современники иногда сомневались, владела ли она вполне рассудком.

Женившись на этой опьяняющей и ищущей новых ощущений женщине. Роман Аргир находил, что он обязан перед самим собой, перед Зоей, перед покойным императором, своим тестем, и ради государственного блага подарить империи наследника престола, и как можно скорее. Тут приходится отослать читателя к книге Пселла, чтобы он мог видеть, какими средствами, магическими и {167} физиологическими поочередно, с помощью каких мазей, втираний и амулетов Роман и Зоя старались осуществить свое желание. Но, прибегая к подобным средствам, император скоро убедился, что ему шестьдесят лет, а это много, императрице же пятьдесят, а это слишком много; и тогда, бросив и государственную пользу, и свою жену, он довольствовался тем, чтобы хорошо править империей.

Но совсем не таков был расчет Зои. Сильно оскорбленная, прежде всего в своей гордости, что могли ею так пренебречь, она была недовольна еще и по другим причинам, не имевшим ничего общего ни с самолюбием, ни с интересами государства; кроме того, словно к довершению бед, Роман не только покинул ее, но и вздумал наложить узду на ее безумную расточительность. Взбешенная и чувствуя сильнее, чем когда-либо, притягательную силу любовных похождений, Зоя стала искать утешения и без труда нашла его. Она отличила своей милостью Константина, исполнявшего при дворце обязанности церемониймейстера, а после него другого Константина, из знатного рода Мономахов, попавшего во дворец в качестве родственника императора. Оба понравились ей сначала своим привлекательным видом, изяществом, молодостью; но они недолго были в милости. Скоро выбор Зои остановился на другом любовнике. Среди приближенных Романа III был один евнух по имени Иоанн, человек умный, порочный и состоявший в большой милости у царя. У этого Иоанна был брат, по имени Михаил, юноша замечательной красоты, с живым взглядом, светлым цветом лица, изящно сложенный - словом, такого неотразимого и опьяняющего очарования, что его согласно превозносили все современные ему поэты. Иоанн представил его ко двору: он понравился императору и был взят им на службу; еще больше понравился он императрице, сразу воспылавшей к нему страстью. И так как, по словам Пселла, "она была не способна справляться со своими желаниями", она не успокоилась, покуда красавец Михаил не стал платить ей взаимностью.

Тогда во дворце началась действительно забавная комедия, рассказанная Пселлом не без некоторого ехидства. Раньше Зоя откровенно ненавидела евнуха Иоанна; теперь же, чтобы иметь случаи говорить о том, кого любила, она ласково на него поглядывала, призывала к себе и поручала ему передать брату, что каждый раз, когда тот вздумает пожаловать, он всегда встретит у царицы радушный прием. Молодой человек, ничего не понимавший в этом внезапном и необычайном благорасположении, приходил ухаживать за Зоей с довольно смущенным видом, мялся и краснел. Но царица ободряла его; она ласково ему улыбалась, она для него переставала хмурить свои грозные брови, она, наконец, до того дохо-{168}дила, что делала намеки на испытываемые ею чувства. Михаил, наученный, впрочем, братом, наконец понял. Он стал смелее; от нежных взглядов перешел к поцелуям; скоро он осмелился еще больше, "быть может, не столько очарованный, - говорит дерзкий Пселл, - прелестями этой несколько перезрелой дамы, сколько польщенный честью стать героем похождения императрицы". Зоя, очень сильно влюбленная, делала тем временем одну неосторожность за другою. Видели, как она при всех целовала своего любовника, садилась с ним на одну кушетку. Ей, конечно, нравилось наряжать своего фаворита, как идола, и она задаривала его драгоценностями, великолепными одеяниями и всякими дорогими подарками. Она сделала лучше: однажды ей пришло в голову усадить его на самый трон императора с венцом на голове и со скипетром в руке, и, прижимаясь к нему, она осыпала его самыми нежными словами: "Мой кумир, мой цветок красоты, радость очей моих, отрада души моей". Один из приближенных, случайно вошедший в зал, был так поражен этим неожиданным зрелищем, что чуть в обморок не упал; но Зоя, не смущаясь, приказала ему пасть ниц перед Михаилом: "Отныне он император, - заявила она, - и придет день, когда он действительно станет им".

При дворе все знали о связи Михаила с Зоей. Один только Роман, как всегда, ничего не замечал. Некоторые из его приближенных и его сестра Пульхерия, ненавидевшие императрицу, сочли долгом просветить его на этот счет. Но император не хотел ничему верить, и так как это был царь довольно добродушный, он удовольствовался тем, что велел позвать к себе Михаила и спросил у него, верно ли то, что ему передают. Тот стал клясться, что он невинная жертва гнусной клеветы; и василевс, поверив, стал относиться к нему еще лучше прежнего. Чтобы выказать свое доверие, он дошел до того, что открыл ему доступ во внутренние царские покои; вечером, лежа уже в постели рядом с Зоей, он призывал молодого человека, и тот, стоя в проходе между кроватью и стеной, должен был тереть ему ноги. "Возможно ли допустить, говорит один довольно щепетильный летописец, - что, когда он это производил, ему не случалось касаться и ног царицы?" Роман ничуть о том не беспокоился; этот император был не ревнив.

Была, кроме того, еще одна вещь, которая могла окончательно рассеять его сомнения, если таковые у него имелись: прекрасный Михаил страдал страшной болезнью, с ним случались припадки падучей. "Поистине, - говорил император, - такой человек не может любить и не может быть любимым". Однако в конце концов Роман не мог больше сомневаться в своем несчастии; но так как он был философ, то предпочел упорно ничего не замечать. Он знал {169} Зою, он знал, что, если у нее отнять Михаила, это значило рисковать, что она пустится в новые, еще худшие похождения; и, полагая, что для царского достоинства единственная и продолжительная связь лучше, чем ряд громких скандалов, он систематически закрывал глаза перед лицом самой очевидности. "И связь императрицы, - говорит Пселл, - была открыто признана и, казалось, получила законное право".

Между тем Роман заметно менялся. Он перестал есть, он плохо спал; характер его портился. Он становился резким, раздражительным, неприятным; он больше не смеялся, никому не доверял, сердился из-за пустяков; но главное, он медленно угасал. Он упорно продолжал добросовестно исполнять обязанности императора; но в своих парадных костюмах он был похож на мертвеца, истощенный, желтый, с коротким обрывающимся дыханьем; волосы у него выпадали целыми прядями. По-видимому, Михаил и Зоя подсыпали медленного яда несчастному монарху, желая все-таки избавиться от его докучливого присутствия, хоть он и мало стеснял их. Но дела все еще шли не так скоро, как хотелось влюбленной императрице. Поэтому, когда утром в Великий четверг император пошел принять ванну, в ту самую минуту, когда он по своему обыкновению нырнул в воду, несколько служителей, заранее подкупленных, продержали его в таком положении несколько дольше, чем это бы следовало; его вытащили из воды без чувств, почти задохнувшегося, отнесли и положили к нему на постель; он едва дышал и не мог больше говорить; однако, придя в себя, старался еще знаками выразить свою волю. Но, видя, что его не понимают, он, опечаленный, закрыл глаза и, издав несколько предсмертных хрипов, скончался. Зоя и при этих обстоятельствах не старалась скрыть свои чувства. Прибежав при первом известии о случившемся в комнату императора, чтобы самой убедиться, в каком положении находится ее муж, она не сочла нужным присутствовать при его последнем часе. У нее были более важные заботы.

III

Зоя думала только об одном: упрочить престол за Михаилом. Напрасно придворные, старые слуги ее отца Константина, убеждали ее подумать немного, отдать свою руку лишь наиболее достойному, особенно не становиться в слишком большую зависимость от своего нового супруга. Она думала только о своем любовнике. Евнух Иоанн, тонкий политик, со своей стороны уговаривал ее решиться скорее: "Мы все погибнем, если время будет упущено", - говорил он ей. Тогда, решив не ждать дольше, в самую {170} ночь с четверга на пятницу Зоя велит позвать Михаила во дворец; она говорит ему, чтобы он надел императорское одеяние, возлагает ему на голову корону, сажает его на трон, сама садится рядом и приказывает всем присутствующим признать его законным императором. Патриарх, вызванный ночью, немедленно является. Он думал увидеть Романа, но вместо него нашел в Большом хрисотриклинии (Золотой палате) Михаила и Зою в полном параде, и императрица попросила его тут же благословить ее брак с новым царем. Патриарх колебался: чтобы убедить его, ему сделали ценный подарок, пятьдесят фунтов золота, и обещали такую же сумму для его духовенства; перед этим доводом он смирился и послушался. На следующее утро был в свою очередь созван сенат, чтобы принести поздравления новому властелину и отдать последний долг властелину дней минувших. И в то время, как уносили с непокрытым по обыкновению лицом Романа III, неузнаваемого и уже тронутого тлением, Пселл, видевший, как проходило это шествие, дал в своем описании потрясающую по реализму картину этого зрелища: в Священном дворце высшие сановники с почтением склонялись перед Михаилом и лобызали руку счастливому выскочке. Зое не потребовалось и двадцати четырех часов, чтобы овдоветь и снова выйти замуж.