Китай – великая держава номер один? - Леонид Млечин

В августе 1969 года на заседании Совета национальной безопасности президент Никсон сказал, что в нынешней ситуации Советский Союз опаснее Китая и не в интересах Соединенных Штатов допустить, чтобы советская армия размазала Китай… В Вашингтоне решили, что в случае советско-китайской войны объявят о нейтралитете, но максимально благоприятном для Китая. Американские дипломаты получили указание предупредить Советский Союз, что в случае такой войны США не останутся безразличными.

Это была революция во внешней политике. Впервые президент США провозгласил, что американцы заинтересованы в выживании коммунистической державы, с которой они даже не имели дипломатических отношений.

«Китай имел для нас такое важное значение не потому, что он был сильным, — писал Киссинджер. — Чжоу Эньлай говорил, что его страна не является сверхдержавой, и был, безусловно, прав. Если бы Китай был сильнее, он бы не стал так настойчиво добиваться улучшения отношений с нами. Мы нужны были Пекину для того, чтобы он мог выйти из изоляции, и для противовеса смертельной угрозе, нависшей над ним с севера. Нам же Китай нужен был для того, чтобы мы могли придать нашей дипломатии больше гибкости».

Во время холодной войны Пекин маневрировал очень умело. Китай в отношениях с Соединенными Штатами перешел от враждебности к союзу. И проделал обратную эволюцию в отношениях с Советским Союзом.

Китайские руководители хотели избавиться от угрозы войны на два фронта — и против СССР, и против США — и продемонстрировать всему миру свой престиж и значимость. Имея дело с двумя великими ядерными державами, Мао думал о главном: не дать им объединиться против Китая. Он предпочел сблизиться с Америкой, чтобы гарантировать себя от войны с Советским Союзом.

«Так начался, — вспоминал Киссинджер, — сложный менуэт между нами и китайцами, настолько тонко организованный, что обе стороны всегда могли утверждать, что между ними нет контакта; менуэт исполнялся в таком стиле, что ни одна страна не должна была нести ответственность за проявление инициативы».

Первыми американцами в Пекине оказались члены американской команды по настольному теннису, которых пригласил лично Мао. 14 апреля 1971 года их принял глава правительства Чжоу Эньлай.

Уолтер Стессел, посол США в Польше, получил указание наладить контакты с китайцами, а те буквально бегали от американцев, пытавшихся с ними заговорить и куда-нибудь пригласить. Стессел увидел китайского дипломата на выставке и передал послание из Вашингтона: американцы готовы к серьезным переговорам. У китайского дипломата едва не начался сердечный припадок, он не знал, что ответить. Контакты налаживали через румын и пакистанцев.

«Американский империализм находится при последнем издыхании, — писала газета «Жэньминь жибао», центральный орган компартии Китая. — Хотя он дошел уже до своего конца, Никсон имеет наглость говорить о будущем. Человек, стоящий одной ногой в могиле, пытается утешиться мечтами о рае».

Тайная поездка Киссинджера в Китай состоялась в июле 1971 года.

Чжоу в разговоре с Киссинджером определил принципы отношений двух стран: взаимное доверие и взаимное уважение.

Многие американские дипломаты опасались, что сближение с Китаем подорвет отношения с Советским Союзом. Киссинджер, напротив, считал, что это заставит Москву искать взаимопонимания с американцами. Реакция Советского Союза оказалась именно такой, какой ее ожидал увидеть Киссинджер. Москва спешила показать, что с ней можно иметь более серьезные дела, чем с китайцами.

Каждый шаг Китая в международных делах оказывался неприятным сюрпризом для Кремля. Несколько десятилетий советские дипломаты добивались, чтобы место в Совете безопасности ООН, зарезервированное для Китая, занял представитель КНР, а не Тайваня. Когда это произошло, в Совете безопасности обосновался ярый враг Советского Союза…

«На Генеральной Ассамблее, — рассказывал Киссинджер, — почти ежегодно проходило голосование по вопросу о том, какое правительство — Китайской Республики на Тайване или Китайской Народной Республики в Пекине — имеет право представлять Китай. Вначале большинство голосовало против допуска КНР. Но с каждым годом росло число стран, выступавших в пользу Пекина.

Соединенные Штаты нашли выход в процедуре. Начиная с 1961 года мы и наши союзники ежегодно вносили резолюцию, в соответствии с которой предложение изменить представительство Китая считалось "важным вопросом", требующим для своего одобрения большинства в две трети голосов на Генеральной Ассамблее… Мы были в состоянии блокировать принятие Пекина, набрав треть голосов плюс один голос… Однако неизбежное в конечном счете поражение становилось все более очевидным».

Американской делегации не удалось набрать необходимую треть голосов, и представителю Тайваня пришлось оставить кресло в Совете безопасности.

Свидетельствует тогдашний представитель США в ООН (и будущий президент страны) Джордж Буш-старший:

«Делегация КНР в своих мешковатых серых френчах прибыла в Нью-Йорк 11 ноября 1971 года… Я по-настоящему удивился тому, что они всего лишь недолюбливают нас, но ненавидят русских. Это стало очевидно, когда посол Китая в ООН Хуан Хуа присутствовал на своей первой неофициальной встрече пяти постоянных членов Совета безопасности.

Эта встреча проходила в резиденции французского представителя Жана Костюшко-Моризе… Поприветствовав Хуан Хуа у дверей своей резиденции, Костюшко-Моризе ввел его в гостиную, где уже находились сэр Колин Кроу, Яков Малик и я. Хуан был представлен сэру Колину и подал ему руку, затем — мне, и я подал руку. Потом протянул свою руку Малик. Я увидел, как Хуан Хуа вытянул было руку, но, услышав слова: "Советский посол!", быстро убрал ее назад, круто повернулся и отошел в сторону.

Оскорбление не могло быть более расчетливым. Хуан заранее знал, что Малик будет присутствовать на встрече… Я понял, что действия Хуана — это преднамеренная и открытая демонстрация другим великим державам того, что китайцы рассматривают советский "гегемонизм" в качестве главной угрозы безопасности, даже большей, чем американский империализм…

Рука Малика повисла в воздухе, а его лицо покрылось ярким пурпуром, словно Хуа дал ему пощечину. В этот момент — он длился несколько секунд, хотя казалось, что времени прошло гораздо больше, — напряжение в комнате было настолько велико, что его трудно даже описать. Не было произнесено ни единого слова, слышалось лишь тяжелое дыхание всех присутствующих. Затем наш французский хозяин в полной панике быстро двинулся в направлении столовой, отчаянно жестикулируя и громко призывая: "Прошу! Прошу! Давайте начнем совещание"».

Яков Александрович Малик был очень опытным дипломатом. Он занимал должность посла в Японии во время Второй мировой войны, был заместителем министра иностранных дел. Один из его подчиненных, Дмитрий Федорович Сафонов, вспоминал:

«Одним он казался очень строгим, неорганизованным и не в меру шумливым начальником — каким-то импульсивным, шебутным, требовавшим от своих подчиненных много такого, в чем ни он сам, ни дела, которыми он занимался, совсем не нуждались — так, впрок, лишь бы не сидели без дела…

Но был и другой Малик, вне работы, совсем не похожий на первого: общительный, веселый, остроумный, готовый принимать участие в самых несерьезных мероприятиях — застольях, танцах и различных играх… Женщины буквально восторгались таким Маликом и считали его отличным кавалером и настоящим джентльменом…»

Очаровать китайских партнеров — это была непосильная задача…

2 июня 1971 года Ричард Никсон получил от главы китайского правительства Чжоу Эньлая приглашение посетить Китай. Его передал президент Пакистана Яхья Хан. Никсон очень хотел знать, что его ждет в Пекине. 30 июня 1971 года президент сказал руководителю своего аппарата Роберту Холдеману: «Надо забраться туда, обшарить все, взять документы и доставить их сюда». Речь шла о похищении документов из дипломатического представительства Китая. Тем самым президент приказал совершить преступление — за год до скандала в Уотергейте. Никсон говорил откровенно, забыв, что тайные микрофоны работают. О них не знала даже его личный секретарь.

Микрофоны находились повсюду: пять — в его письменном столе, по одному — с обеих сторон камина в овальном кабинете, два — в личном кабинете президента. К магнитофону подключили его телефонные линии, потом стали записывать и его разговоры в Кемп-Дэвиде. Практически везде они включались, когда он начинал говорить.

Никсон, который рассчитывал, что его президентство войдет в историю, хотел сохранить свои разговоры и для историков, и для собственных мемуаров. Он уже выпускал книги и знал, что они могут быть очень успешными и прибыльными. Кроме того, как опытный политик он не хотел, чтобы помощники его надували, меняя свое мнение и уверяя, что они всегда так думали…