Долина смерти (Искатели детрюита) - Виктор Гончаров

Безменову неожиданно открылась новая сторона в многогранном товарище его по путешествию, это — способность говорить без передышки и говорить на какие угодно темы, с одинаково исчерпывающим изложением затрагиваемого вопроса.

Из геологии Востров с легкостью летучей мыши перепархивал в анатомию, отсюда в физику и химию, в историю религии, в этнографию, в тяжелую индустрию и так далее. И отовсюду выскальзывал с той же легкостью, отделываясь лишь усиленным потоотделением да учащенным дыханием — и то ввиду знойности окружающей атмосферы.

Лиственный лес, в который они вступили, следуя, сами того не зная, по стопам дьякона, давал лектору обильный материал. Чрезмерно обильный. Ибо язык его по временам даже не справлялся с тою работой, что шла от центра речи, интенсивно возбуждаемого многочисленными и интересными объектами. В общем же, он все-таки успевал реагировать, так или иначе, полно или сокращенно, но всегда увлекательно и живо.

В течение какого-нибудь часа, потребовавшегося приятелям для перехода по истомившемуся от зноя лесу, Вост-ров успел рассказать о многом. Успел рассказать историю, географию и этнографию Абхазии.

— Абхазия страна великих возможностей, — закончил он свой историко-экономико-географический обзор, — страна, где лет через десять задымят фабричные трубы, загремят динамо, из недр потаенных извлекая марганец, каменный уголь, нефть, железо, торф, строительный камень: мрамор и гранит, а может быть, и золото, если к тому времени у нас не будет мировой социальной… Откроются климатические станции и курорты — в роскошных долинах, в вечнозеленых лесах, на побережье моря… Используются минеральные источники, до сих пор ни в какой мере не использованные… Осушатся болота, делающие Абхазию в летние сезоны малярийной. И Союз Советских Республик круглый год будет иметь свою роскошную рабочую резиденцию, в которой смогут проводить свой отдых сотни тысяч трудящихся и которая по своим климатическим особенностям не только не уступает европейской Ницце, но и превосходит ее территориальным и климатическим разнообразием.

Между тем приятели благополучно минули то плоскогорье, пылающее адом, которое для дьякона чуть не оказалось последним этапом для переселения в потусторонний мир. Им значительно облегчил переход поток студеной воды, бьющий из скалы. Подле него они освежились, обмыли, по совету Вострова, распаренные и отяжелевшие ноги и взяли с собой запас свежей воды.

Как только они добрались до сурового пихтового леса и вступили в его величавую прохладу, «страна великих возможностей» подарила им неожиданную встречу с одной из многочисленных своих возможностей.

Сначала где-то далеко на горе, скрытой от взоров «искателей детрюита» за густой стеной зеленой хвои, раздалось жалобное протяжное мычание. Вслед за ним могучий рев взял низкую хищно-торжествующую ноту… Треск хвороста, грохот сорвавшихся камней… Снова мычание и снова рев… Потом бешеная погоня, грозившая свалиться на голову притихших друзей…

Погоня уже была от них в десяти-пятнадцати шагах наверху, на горе, как вдруг новое мычание — мычание рассвирепевшей коровы — указало, что по следам преследователя идет мститель.

Востров ломал голову, стараясь отгадать действующих лиц лесной драмы.

Вдруг мимо тисового дерева, за которым укрылись они, промчался, почти скатился чудной мохнатый телок… скатился, упал и, агонически дыша, уж не мог встать на подгибающиеся ноги…

— Зубр!.. Зубренок!.. — не своим голосом взвизгнул Востров, бросаясь к телку. — Из заповедной пущи… Их всего-то с десяток осталось… Смотри, смотри, самый настоящий зубренок…

Он не успел добежать до измученного бегством телка, потому что с той же горы скатился рыжий горный медведь с черными когтями, вроде крючков для ловли дельфинов, и с оскаленной свирепо пастью. Медведь, завидев соперника, преградившего ему путь к жертве, стал на задние лапы, ревом своим отнюдь не бодря робкого по природе Вост-рова.

Последующий акт кровавой драмы разыгрался в несколько секунд.

Медведь распростер свои стальные крючья над головой в столб каменный превратившегося человека… Еще секунда, и эти крючья выпустили бы из него дыхание жизни… Но не дремал рабфаковец. Стрелять ему не позволило близкое расстояние и боязнь зацепить друга. Тогда, с силой оттолкнувшись от железного дерева, он пятипудовой лавиной боком обрушился на рыжего хищника. Он нанес ему удар с таким расчетом, с каким вышибают двери. Удар пришелся под левую лопатку медведя, и медведь, толком не успев сообразить изменившейся обстановки, потеряв равновесие, через голову кувыркнулся в заросли «чертова дерева». Рев огорчения и боли показал, что «чертово дерево» не забыло о своих скорпиях… Рабфаковец взял ружье к плечу, но в этот момент новый участник драмы подоспел к месту действия. То была великолепная взрослая самка-зубр, великолепная в своей материнской ярости и безумной отваге. Она лишь мельком глянула на людей, животным обонянием поняв, что враг не здесь, враг — в зарослях; к нему она и устремилась с низко опущенной головой. Медведь в это время наполовину выбрался, оставив в колючках клоки рыжей шерсти и задние ноги. Он пытался стать в оборонительную позу, но не успел: два серпообразных острых рога, хрястнув по ребрам, пронзили ему лохматую грудь… потоки крови брызнули на глаза разъяренной матери… Медведь лишь скребнул судорожно по ее горбатому загривку, оставив ряд глубоких борозд, и испустил дух.

— Представление окончено… — сказал рабфаковец. — Просят публику покинуть зал…

С этими словами он сгреб в охапку своего приятеля, продолжавшего очень искусно играть роль каменного столба, и увлек его за дерево.

— Заповедная пуща… заповедная пуща… — шелестели бескровные губы окаменевшего лектора.

— «Заповедная пуща, заповедная пуща»… — передразнил его рабфаковец. — Говорил о комарах и зимородках, а о зубрах и медведях хоть бы упомянул.

Самка минут пять простояла в одном положении, не решаясь выдернуть рога из рыжей туши. Наконец, жалобное мычание очнувшегося телка напомнило ей о материнских обязанностях. Она резко стряхнула с головы тяжелое, безжизненное тело, постояла над ним, потряхивая угрожающе головой, и только тогда подошла к своему детищу. Тот, шатаясь, встал ей навстречу. Приятели, вернее, один из них, так как другой все еще ничего не соображал, были свидетелями трогательного эпилога, разыгравшегося на их глазах. Телок ныл и жаловался, тыча мокрым носом под брюхо матери; мать с усердием лизала его, чуть не опрокидывая с ног, и мычала нежно-успокаивающе.

— Заповедная пуща… — в последний раз прошептал бледный Востров и вдруг резко пришел в себя. — А где медведь?..