Миры Роджера Желязны. Том 7 - Роджер Желязны

Застывший кадр падающего человека.

Было время, когда дневной светявлялся ночным светом.Черный Бог сидел на моем правом плече.Время крутилось вокруг менялентой Мебиуса, когда я нессявверх по Горе Тьмы в небе.И на зверей, на зверей я охотился.Когда я их звал, они приходили ко мнеиз Горы Тьмы.

Прошлой ночью шел сухой мелкий снег, но день оказался не по сезону теплым, и большая часть снега растаяла. Небо по-прежнему оставалось чистым, когда солнце зашло за темный гребень горы, и уже холод возвращался в мир верхом на ветре, вздыхавшем среди сосен. Серебристые нити солнечного света выделяли сухожилия столовой горы далеко справа, а ее подошва кружилась в первых серых водоворотах вечера. Он знал, что, по крайней мере, сегодня ночью снегопада не будет и, прежде чем закрыть глаза, можно наблюдать звезды.

Когда он разбил лагерь, следом, прихрамывая, пришел койот; его левая передняя лапа по-прежнему была перевязана. Сегодня ночью, к тому же, нужно позаботиться и об этом.

Он развел костер и приготовил еду; дым от сосны щекотал ноздри. К тому времени когда ужин был готов, день умер, и столовая гора с кряжем стали лишь кусками еще более густой темноты на фоне ночи.

— Твоя последняя бесплатная еда, — сказал он, кидая пайку зверю, лежащему у его ног.

Пока они ели, он вспоминал другие ночи и другие лагеря: длинную цепочку, протянувшуюся через столетие. Только на сей раз не на кого было охотиться, и это некоторым образом его радовало.

Попивая кофе, он размышлял о ста семидесяти годах своего существования: как оно началось здесь, о сказочных странах и адах, через которые он его пронес, и о том, как он вернулся. Слово «дом» при определенных обстоятельствах стало бы больше, нежели иронией. Он отхлебывал обжигающую жидкость из металлической кружки, населяя ночь демонами, большинство из которых теперь проживало в Сан-Диего.

Позднее он охотничьим ножом снял повязку с лапы зверя. Койот тем временем, оставаясь совершенно неподвижным, наблюдал. Когда он срезал затвердевшее вещество, то вспомнил день — несколько недель тому назад, — когда наткнулся на этого несчастного койота, пойманного капканом, со сломанной лапой. Бывали времена, когда он поступил бы по-иному. Но тут освободил бедолагу, принес к себе домой и стал лечить. И даже это — длинный переход в горы Каррисо — было совершено с целью выпустить его на волю на достаточном расстоянии от дома с ночью впереди, чтобы искушать койота возвратиться в собственный мир, а не продолжать эту противоестественную связь.

Он похлопал его по боку.

— Вперед! Беги!

Тот поднялся, его движения все еще выказывали оцепенение; лапу койот неуклюже держал под странным углом. Лишь постепенно он опустил конечность и двинулся вокруг стоянки. Через какое-то время он вошел в круг, освещенный костром, и вышел из него. Койот становился невидимым в течение все более длительных промежутков.

Когда он раскладывал постель, то вздрогнул от какого-то жужжания. Одновременно замигала красная лампочка на небольшой пластмассовой коробочке, висящей на ремне. Он выключил зуммер, но лампочка продолжала мигать. Он пожал плечами и отложил коробочку в сторону, крышкой вниз. Сигнал указывал на поступивший в его далекий дом вызов. У него вошло в привычку носить это устройство поблизости от дома, и он забыл его снять. Однако он никогда не носил более сложную модель и поэтому не был в состоянии ответить на звонок отсюда. Да и зачем, казалось бы. Прошло несколько лет с тех пор, как он получил нечто, что можно считать важным вызовом.

Все же звонок его тревожил, когда он лежал, разглядывая звезды. Прошло долгое время с тех пор, как он вообще получал вызов. Теперь он предпочел бы либо носить дополнительное устройство, либо не брать ничего. Но он был уволен, заслуживающие интереса известия давно не поступали. Это не могло быть по-настоящему важным…

…Он пересекал оранжевую равнину под желтым небом, в котором палило крупное белое солнце. Приближалось оранжевое пирамидальное строение, покрытое паутиной крохотных трещин. Он подошел и поспешно установил метатель. Потом начал ждать, изредка передвигаясь, чтобы обслужить еще один аппарат, который производил непрерывную запись, тогда как щели увеличивались. Время значило для него очень мало. Солнце медленно плыло по небосводу.

Внезапно одна из зигзагообразных линий расширилась, и строение раскрылось. Широкоплечая фигура, покрытая розовой щетиной, вдруг, покачиваясь, поднялась оттуда; неровное отверстие с шерстью по краям находилось в луковицеобразном выступе на верхушке под ослепительно красным поясом из напоминающих самоцветы шишечек.

Он включил метатель, и на существо полетела блестящая сеть. Оно барахталось в ней, но не могло высвободиться. Его движения пришли в соответствие со слабым барабанящим звуком, который мог оказаться сердцебиением. Тут весь мир рухнул и распался, а он бежал, бежал на восток — молодое «я» его «я» — под голубым небом, мимо лебеды и полыни, кустиков жесткой травы и чамисы; овцы едва заметили его перемещение, кроме одной, которая внезапно, покачиваясь, поднялась, вбирая в себя все краски рассвета… А потом все уплыло на темных потоках в те места, где пребывают сновидения, когда ими не пользуются…

Крики птиц и предрассветная тишь: его выбросило на мелководье сна, в некий мир, где время висит на кромке света. Оцепеневшее. Возникающее осознание медленно двигалось над ландшафтами мысли, которые он давным-давно оставил. Или это было вчера?

Он проснулся, понимая, что вызов был важным, занялся утренними делами и убрал все признаки стоянки до того, как солнце полностью взошло. Койота нигде не было видно.

Он зашагал. Прошло много времени, чересчур много для него, чтобы вникнуть глубже в это знамение.

Чувства, однако, совсем другое дело. Он иногда их исследовал, но редко изучал вплотную.

Совершая переход через утро, он рассматривал свой мир. Тот вновь был небольшим, как в начале, хотя относительно, — относительно всех миров, по которым он путешествовал. Он двигался теперь у подножия гор Каррисо в Денете, земле навахо — свыше двадцати пяти тысяч квадратных миль, большая часть по-прежнему пастбище, больше полутора миллионов акров по-прежнему пустыня, — ограниченной четырьмя священными горами: Дебентса на севере, Маунт-Тейлор на юге, Сан-Францисские пики на западе и пик Бланко на востоке; у каждой свои сказания и священные значения. В отличие от множества знакомых вещей, Денета изменялась медленно и все еще была узнаваема в этом, двадцать втором веке в качестве такого места, каким оно было в его детстве. Возвращение сюда после стольких лет напоминало путешествие назад во времени.