Фритьоф Смелый - Эсайас Тегнер

Тегнер тяготился епископской мантией. Ему было ясно, что он совершил страшнейшую ошибку в своей жизни. «Я нахожусь в ложном положении, — пишет Тегнер в 1830 году, — и считаю всю свою жизнь погибшей». Он все реже и реже возвращается к поэтическому творчеству. Это все или поэмы по случаю всяких торжественных актов, на которых Тегнеру по долгу службы приходится выступать, застольные спичи и особенно элегии на смерть своих друзей и выдающихся людей своего времени, или же полные пессимизма и безысходной тоски небольшие стихотворения. В элегии «Меланхолия» («Mjaltsjukan», 1828), написанной октавами, несчастный Тегнер с глубоким чувством скорби говорит о переживаемой им душевной трагедии:

Тогда предстал внезапно черный рыцарь,

И сразу в сердце властно он проник,

И стало все под небом, как в темнице,

Угасли звезды, мглист стал солнца лик...

И вешний день стал, словно осень, тмиться,

Листва желтей, — и пышный цвет поник...

И в чувствах умерла вся жизненная сила,

И молодость увяла, как могила...

Тебя, о род людской, обязан воспевать я, —

Что ты правдив, — что ты совсем господний лик...

Но все ж о лжи в тебе я знаю два понятья:

Мужчина — женщина, — две лжи я знать привык...

Честь, верность, — песнь звучит, пока живут объятья:

Легко звенит та песнь, покуда лжет язык...

Сыны небес! Один вам памятник изваян:

На зыбкой грани двух времен, —

Правдивое клеймо на лбу, что дал вам Каин.

Скажи мне, страж, — пройдет ли ночь немая,

Иль никогда конца не будет ей?

Полуобглодан месяц, проплывая...

За ним плетутся звезды, все грустней...

Пульс быстр, как будто юность отбивая,

Но не убить ему страданий дней...

Прервать мой долгий пульс ничто не вольно...

Как окровавленному сердцу больно!

Что? Сердцу? Нет, в моей груди нет сердца!

В ней урна с пеплом жизни включена...

О, сжалься ты, земная мать, о, Терта, —

Пусть урна будет та погребена...

Прах улетит... Земля же милосердна,

Пусть боль земли землей исцелена...

Пусть дней подкидыш жизни путь отметит, —

И, может быть, отца за солнцем встретит.

Таким образом, из жизнерадостного, всегда оппозиционно настроенного, дерзкого и боеспособного представителя восходящей буржуазии Тегнер обращается в ипохондрика, лишенного жизнеутверждающей радости пессимиста, не верящего в борьбу и победу бесхребетного представителя межеумочной интеллигенции, оторвавшейся от своей почвы, но и не примкнувшей целиком к мировоззрению уходящего феодально-аристократического слоя. Тегнер является как бы олицетворением водораздела, в котором встречаются две эпохи, два мира. В своей элегии «Могила Наполеона» («Napoleons graf») Тегнер находит образное выражение такому положению:

Среди потухших жерл вулканов,

На зыбкой грани двух времен, —

Как столп границ, в эпохи канув,

Его прах в урне водружен!

Единственный раз в этот период у Тегнера прозвучал бодрый голос старого бойца. Это случилось в его знаменитой речи при посвящении новых магистров в Лундском университете в 1829 году, когда он в качестве «промотора»[22] возложил лавры на голову присутствовавшего датского поэта Эленшлегера, первого идеолога «готов» в Скандинавии. Приветствуя «короля северных поэтов», Тегнер призывал здесь к скандинавскому единению и тем самым положил основу развившемуся в 60-х годах политическому движению «скандинавизма».

Воспитанный в духе воинствующего рационализма французских «просвещенцев», радикал в политических своих воззрениях, Тегнер соприкоснулся с реальной политикой лишь в период своего епископства, когда ему пришлось по должности быть членом риксдага[23] и здесь столкнуться с политиканством парламентских партий. Ему, приверженцу «просвещенного» абсолютизма лучшего периода Густава III, была не по нутру, казалось, близко и нему стоящая, крепнущая либеральная партия; он сразу же охладевает к конституционным формам правления, он не хочет и не может понять, по его выражению, «многоголового, но безголового правления». Ему чужда резкая радикальная критика окрыленной французской июльской революцией 1830 года либеральной буржуазии. Он пишет: «С тех пор как королевская шведская свобода начала выражать свои мысли словами «лодочных нимф»[24] я не могу быть больше ее любовником». Несмотря на то, что он никогда не мог примириться с Карлом XIV Юханом из-за его русофильской политики, Тегнер выступает на защиту престарелого короля, когда либеральная оппозиция пошла на штурм королевской камарильи. Особенно обостряются отношения Тегнера е руководящей либеральной прессой в 1834 году, когда он позволил себе в Шведской академии в приветственной речи по поводу избрания Агарда академиком резкие выпады против либерализма и нарождающегося демократического течения, которое «подобно гробокопателю, желает уравнять в одном прахе всех — и королей с их короной, и мыслителей, поэтов, ученых с их лаврами, и заурядного глупца с его свободой». В своем отходе от идеалов «просвещенцев» к мракобесию реакции, истокам современного фашизма, Тегнер доходит до отрицания всеобщего образования, за которое оппозиция подняла борьбу в риксдаге. Либеральная пресса не остановилась перед резким отпором, и популярность стареющего поэта в широких массах была поколеблена.

Период епископства, самый мрачный и полный глубоких внутренних коллизий, когда Тегнер то «сжигает то, чему поклонялся», то «поклоняется тому, что сжигал», совпадает е тяжелым душевным заболеванием. Еще в 1825 году Тегнер писал своему другу детства Лагерлёфу: «Вот уже некоторое время я страдаю от необычайно тяжелого, мрачного душевного состояния. Я опасаюсь за свой рассудок! Ты ведь знаешь, что в нашем роду в известном возрасте проявляется сумасшествие[25]. До сих пор оно проявлялось у меня в поэзии, в этой более легкой форме умопомешательства, но кто может поручиться, что оно всегда будет находить выход этим путем?..» В другом письме того же года, к своему другу посланнику Боркману, он пишет: «К счастью, скоро закончится постройка центрального госпиталя в Векшё, а он находится в ведении епископа». Консультациям врачей, указывавшим на болезнь печени, Тегнер не верил. Он говорит: «Непонятное беспокойство бросает меня из одного состояния в другое, ни на минуту не покидая меня. У меня нет покоя днем, нет сна ночью. Мое и ранее легко возбудимое воображение является теперь для меня постоянным мучителем. Одним словом: я болен и телом, и душою».

Сомнения и недооценка своего поэтического творчества, которые все время были у Тегнера, в этот период принимают еще более