Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

— А ты ему когда-нибудь изменяла? — спросила Ивонна у Анны Луизы.

— Ну, это немного личный вопрос, — смутилась та и засмеялась.

— Здесь нет личных вопросов, — возразила Ивонна. — Давай-ка, налей себе еще вина.

Она наполнила бокал Анны Луизы почти до краев. Гейр терпеть не может, когда люди пьют слишком много, он считает это вульгарным.

— Ну а как насчет тебя? — спросила Анна Луиза.

— Я никогда не изменяла Калле, вот все, что я могу сказать, — отрезала Ивонна.

Но уже час спустя оказалось, что как раз не все, но это не считалось. В поездке на юг с подругами она познакомилась с одним датчанином.

— Он был механиком по обслуживанию лифтов, — и Ивонна поведала о внезапно вспыхнувшей страсти. — Вообще, мы с Калле очень подходим друг другу в сексуальном плане, это не обсуждается. Но вот та страсть с датским механиком — это было что-то совершенно другое. Такая страсть существует сама по себе, вне бытовых дел, домашнего хозяйства и воспитания детей. Не представляю, как в таких отношениях, скажем, менять подгузники и мыть окна.

— Ну а когда вы познакомились с Калле, у вас была такая страсть? — спросила я. — Еще до рождения Ханны?

— Ну, теперь уже не помню, но вроде да, — замялась она. — Это уже так давно было.

— А я вот на самом деле никогда не изменяла, — призналась я.

— Да неужели? — спросила Анна Луиза, которая, казалось, мне не поверила.

Сама Анна Луиза тоже могла рассказать о своей неверности — это случилось два раза, и оба раза она изменяла Фруде.

— Когда мы познакомились с Фруде, я была такой юной и вообще почти ничего не понимала про свое тело.

Но когда какое-то время спустя Анна Луиза вернулась из уборной, она выглядела расстроенной и смущенной из-за того, что наговорила, словно ее боль из-за поступка Фруде, отвергнутую и опошленную, уже никто не будет воспринимать всерьез.

— Я безумно люблю Фруде, — призналась она. — Но эту любовь нельзя ни с чем сравнивать или сопоставлять.

Нет, подумала я, нельзя. Страдание есть страдание. Как бы оно ни выражалось.

— Не думаю, что могла бы жить без Фруде, — проговорила Анна Луиза, и эта пафосная серьезность звучала убедительно, а может быть, убедительным было ее тихое отчаяние.

— Да нет, можешь, — возразила я. Но во взгляде Ивонны я увидела похожее выражение.

— Я тоже думаю, что не могла бы жить без Калле, — заявила она.

В них обеих скрывалось что-то мне недоступное, а может, они просто были такими, какой никогда не могла быть я, — они умели беззаветно любить всю жизнь или уверяли, что это так. В моих чувствах к Гейру нет этой самоотверженности, и, возможно, именно это позволит мне оставаться рядом с ним всю жизнь, и потому я не разделяю наивное и обманчивое убеждение Ивонны и Анны Луизы, которые считают, что в душе каждой из них есть место только для одного человека. А ведь это совсем не так.

Интересно, что они думают обо мне и Гейре? Сегодня я счастливее, чем была когда-либо в своей жизни, я нашла свое место, но при этом не берусь утверждать, что не представляю своей жизни без Гейра. Конечно, я могу прожить без него. Мне бы очень хотелось, чтобы они поняли, что я счастлива от того, что есть в моей жизни.

Свеча догорала, и Ивонна задула ее.

— Когда мы познакомились, Калле терпеть не мог стеариновые свечи, но я переубедила его. Не представляю, как бы мы жили без этих романтических вечеров, когда становится так спокойно и уютно, все-таки они укрепляют отношения.

Я хотела рассказать Ивонне и Анне Луизе о том, как мы встретились с Гейром. Неожиданный поворот судьбы — я знала, как все будет, едва мы с Гейром обменялись парой слов, знала о том, что мы будем вместе, заживем одной семьей и у нас родится ребенок, — и все это случилось в тот момент, когда я уже почти отчаялась стать матерью и найти свою любовь.

— Когда я встретил тебя, — любит повторять Гейр, — ты была как раненая птица. Жила в мрачной квартире с этой чокнутой дамочкой из художественной галереи. Но зато в тебе чувствовалась огромная воля к жизни. И невероятная сексуальность!

Да, мы занимались любовью почти все время. По нескольку раз в день на протяжении долгого времени. Эту страсть невозможно забыть. Он тоже не должен забывать.

— Очень хорошо, что ты наконец вышла на рынок жилья, — рассуждает Ян Улав. Майкен отправили спать, но она уже дважды появлялась на лестнице, и мы с Гейром по очереди отправляли ее обратно в постель. Она яростно протестовала, перебирала всевозможные поводы для скандалов, скопившиеся за много дней. К примеру, зачем я вчера положила ей в ланч-бокс тот сырок, она его не любит. Она не хочет после детского сада играть с Ханной. И пусть никто больше не смеет брать ее игрушки, никто и никогда, особенно Сондре.

— А зачем вы даете ей воду перед сном? — спрашивает Ян Улав. — Она же не хочет пить. Она только десять минут назад пила.

Я объясняю Майкен, что если она сейчас же не прекратит так себя вести, то завтра не получит сладостей, которые полагаются ей в субботу.

— Вот, теперь важно так и поступить, — назидательно кивает Ян Улав.

Я не отвечаю.

— Просто чтобы это не звучало как пустая угроза, — поясняет Ян Улав.

Элиза смотрит на него.

— У Яна Улава всегда готов единственно правильный ответ для решения любой проблемы, — замечает она.

Я улыбаюсь и не знаю, что отвечать. Ян Улав невозмутимо посмеивается; кажется, с этим заявлением он совершенно согласен. Великий победитель всех проблем. Гейр встает и идет к Майкен.

— Я постоянно думаю об ужасном самоубийстве Халвора, — говорит Элиза. Она берет бокал и делает глоток, подняв брови, и тут по ее щекам начинают катиться слезы, которые она смахивает, и в тот же момент я замечаю движение Яна Улава — маленькое, почти незаметное изменение во всем теле: он понимает, что теперь ему будет скучно, и приготовился к этому.

— Вы ничего не могли сделать, чтобы помешать тому, что случилось, — говорит он и делает вид, что разговор окончен — нечего обсуждать. Я отвечаю, что частично с этим согласна. Гейр спускается по лестнице в кухню, приносит десерты и расставляет их на столе — панна-котта с малиновым сиропом.

— О боже, как чудесно! — восклицает Элиза. — Ты просто профи!

Но он и есть профи — Гейр ведь профессиональный повар. Ян Улав берет чайную ложку, пробует десерт и одобрительно кивает повару.

Когда я была у Элизы во Фредрикстаде в последний раз, едва я переступила порог ее дома, как она продемонстрировала мне шоколадный кекс. «Это из смеси, — пояснила она. — Он, конечно, не такой вкусный, как если печь самой, но, в принципе, не намного хуже. И так невероятно просто! Я заменила растительное масло на сливочное и добавила еще одно яйцо». При этом на ее лице застыло серьезное выражение, словно в ее внутренней схватке смущения и практичности верх одержала последняя. Я ничего не смыслю в выпечке вообще и в шоколадных кексах из готовой смеси в частности, и у меня просто не было на этот счет своего мнения. Я не понимала, что ей просто нужно мое одобрение. Представить себе человека, который бы лучше владел собой, чем Элиза, который бы принимал решения так же быстро и легко, невозможно. Как и все остальные решения, это подавалось как хорошо обдуманное и разумное, но образ Элизы с налетом смущения на лице отпечатался в моей памяти.

— Бедная тетя Лив, — вздыхает Элиза. — Мне ее безумно жаль.

— Мы говорили о Халворе, — поясняю я Гейру.

Гейр замечает, что тетя Лив держится как очень сильный человек. Ян Улав кивает.

— Но и самообладание не может быть безграничным, — возражает Элиза.

Она вспоминает, что тетя Лив звонила ей за три недели до того, как Халвор свел счеты с жизнью, и сетовала, что беспокоится за него.

— Я в тот момент была занята, мы со Стианом вели нашу обычную дискуссию о том, когда он должен возвращаться домой, и я пообещала ей, что перезвоню. Но не перезвонила.