Двойники - Ярослав Веров

Известия из двадцатого были неутешительны. Двойник выдвинул совершенно нелепую и пугающую версию исчезновения Пима. Версия основывалась на приблизительном знании «Леса зачарованного».

«Да ерунда это, — думал дюк, — я-то, наконец, прочитал полностью. Что ж, «когда некто исчезнет из всех N миров…» Вот, Пим исчез в двух, это так. Так что ж выходит — эн равно двум, ведь большее нам неизвестно? Бред, однако».

В это дюк поверить не мог. Скорее, выходило другое. Символист Василий — вот загвоздка. Фигура сия была совсем неясна дюку. Глебуардус ощутил укол совести, ибо пили они с Пимом в тот роковой вечер вместе. Но кто ж знал? Кто мог предположить?

Да, тут определенно кроется загадка. И мысль перепрыгнула на Григория Цареграда, на эту дикую повесть нелепой Нины, на это странное… послание?.. предупреждение?

— Кофе, ваше сиятельство.

Глебуардус принял чашечку и перевел взгляд на серебряный подносик с газетами. Поверх вороха «Ведомостей», «Известий» и прочего лежал внушительный казенного вида конверт, опечатанный внушительными же красными сургучными печатями.

— Ступай, голубчик, принеси же и книги, — Верова старик захватить позабыл.

Самсон вышел. Дюк распечатал письмо. Писал давешний полковник жандармерии Кэннон Загорски, обращался к дюку в самых изысканных выражениях. Сперва полковник изливался в замысловатых извинениях «по поводу недостаточного проявления уважения к сиятельной персоне, продиктованного чрезвычайностью ситуации». Затем выражалась покорнейшая просьба еще раз побеспокоить его сиятельство. Предлагалось сегодня, буде такая возможность, посетить отдел Особых Расследований, присутствие коего помещается на Малой Бронной по адресу… «Полагаю, вы услышите для себя нечто небезынтересное. Полагаю также, вы по-прежнему принимаете участие в судьбе вашего друга, исчезнувшего столь загадочным образом. Искренне ваш полковник Загорски».

Пойти? Пожалуй, это имеет смысл. Позиция страуса в песке — не есть позиция.

И дюк кликнул одеваться.

Итак, беседа обречена была состояться. И она состоялась. Дабы не утомлять читателя, рассказчики сочли долгом опустить все малозначащие подробности длинного разговора, изложив его фрагментарно.

Итак, полковник Кэннон Загорски принял дюка в гостевом кабинете, именно предназначенном для создания вполне приватной обстановки. Никаких намеков на одиозность учреждения, а напротив — мягкие кресла, журнальный столик, массивный рабочий стол самого Загорски. Ковры. Камин.

Ну, наконец-то, ваше сиятельство! Рад, искренне рад, что вы верно истолковали мое приглашение. Прошу, располагайтесь, чувствуйте себя вполне… Да, разумеется. Понимаю, вы прежде всего обеспокоены именно судьбой вашего приятеля, приват-доцента Пимского. Разумеется, я введу вас в полный курс событий. Однако не это хотел бы сделать предметом нашего разговора. Да, именно тщу себя надеждой заинтриговать вас, дюк. То, о чем я собираюсь рассказать, не сомневайтесь, приведет нас с вами к разрешению загадки Пимского. Нет-нет, увольте, не сразу, никак не сразу. Позвольте, какой допрос? Напротив, вполне приватно. Не желаете ли кофе? коньяку? мусульманскую сигару?

Полковник вопросительно глянул на дюка, но тот лишь вскинул брови, и Загорски моментально понял — на эсклюзивность дюк не идет, желает остаться вполне в официальных рамках.

Загорски вздохнул и перешел к делу.

— Итак, ваше сиятельство, я хотел бы ознакомить вас с некоторыми… э-э… не вполне известными широкой публике аспектами нашей деятельности. Говоря «нашей», имею в виду прежде всего учреждение, в коем имею честь служить, а в особенности отдел Особых Расследований. Но не только и не столько.

Полковник говорил четко, напористо. Практически без обычного легкого акцента. Глебуардус усмехнулся:

— Забавно, полковник, право же, забавно. Полагаете, мне должны быть интересны ваши жандармские дела?

— Смею вас заверить — да.

— Неофициально? Конфиденциальную информацию? А потом это послужит законным поводом к шантажу и эксторции.

— Поверьте мне, то, что я имею сообщить вам, стоит того, чтобы рискнуть. Вы ведь любите риск?

— Положим…

— Кроме того, дело не имеет касательства ни к политике, ни к чему иному, годному для шантажа. Вашего слова будет достаточно, дюк. И потом, не забывайте об исчезнувшем приват-доценте. Речь пойдет о некой могучей тайной организации, впрочем, покуда гипотетической. Оговорюсь еще раз — организации не политической, не масонской, не сектантской и даже не вполне организации. Речь пойдет о тайном Сообществе Измерителей. А это, доложу я вам, право же, похлеще всех масонских лож, взятых вкупе с террористическими кружками, — Загорски сделал паузу и посмотрел на дюка еще внимательнее. Казалось, он ждал определенной реакции на свои слова. Тщетно.

Дюк с невозмутимо скучающим видом извлек из внутреннего кармана портсигар, раскрыл и предложил:

— Угощайтесь, полковник.

— О-о! Ацтекские? Это ведь нынче огромные деньги.

— Именно.

— Благодарю вас, дюк. Полагаю, о Сообществе Измерителей вы не слыхали.

— Нет. Не слыхал. И что они эдакое измеряют, чтобы ими заинтересовалось ваше ведомство?

— Вот, — Загорски картинно воздел перст и, описав им дугу, значительно указал вниз, под стол. — Вот здесь, ваше сиятельство, мы и переходим к главному.

— Если можно, соблаговолите брифли.

— Как вам будет угодно, ваше сиятельство. Итак. Современная наука, как известно, берет свои истоки от Паскаля и Галилея. Блез Паскаль измерял в храме частоту колебаний маятника по пульсу на своей руке, Галилео Галилей — скорости падения различных тел. Даже Архимед измерял.

Уловив неудовольствие на лице дюка, Кэннон пояснил:

— Я уже имел честь доложить — мы подойдем к интересующему вас аспекту. Понимаете, тема довольно деликатная, требующая определенных умственных усилий.

— Забавная дескрипция. В таком случае позвольте полюбопытствовать — вы причисляете Архимеда, Паскаля с Галилеем к этим вашим?..

— Нет, конечно, нет. О Галилее думать подобным образом и вовсе кощунственно. Все-таки пострадал от современных ему тайных служб. Но судите сами, дюк, наука не может оставаться наукой безо всяких измерений. И не только наука. Без измерения не построить дом, не сшить мало-мальски приличный костюм. Но наши Измерители желают всё выхолостить, оставить лишь измеряемое и измеримое. Хотят, чтоб мы о причинах мыслили исключительно через всевозможно мыслимые измерения. Совершенно как если бы о листе бумаги мы мыслили не иначе как о фрагментах, на которые его возможно разрезать.