Натюрморт с дятлом - Том Роббинс

Сексуальный энтузиазм его нареченной одновременно восхищал и пугал Абена. Несколько месяцев назад он тайно приставил к ней евнуха, желая убедиться, что пылкость принцессы не заставит ее потерять голову и броситься в объятия другого. В конце концов, она много времени проводила в одиночестве, а Физель не был уверен, достаточно ли двух свиданий в неделю, чтобы охладить этот бешеный мотор. Узнав об аресте Б.М. Рэнгла в Алжире, Абен удвоил охрану, и присутствие двух соглядатаев перестало быть тайной для принцессы.

– Эти люди, которых ты называешь глупые быки, мои доверенные. Они должны…

– Шпионить за мной.

– Нет, нет! – Абен энергично замотал головой. – Они должны защищать тебя.

– От кого?

– От плохих человеков. Тебя могут украсть. Ваше телевидение называть их «террорист». Обычаи Востока тебе знакомы плохо.

Это должно было успокоить принцессу. Она знала, что похищения и захваты самолетов считались обычной политической практикой в этой части мира. Но если уж рыжие волосы встали дыбом, так просто они не улягутся. Стервозное настроение принцессы требовало дальнейшего выхода.

– Я достаточно хорошо знакома с обычаями Востока и знаю, что мусульманам запрещено есть и заниматься любовью по субботам. Почему ты всегда приходишь ко мне в святой день? Потому что не смеешь показаться в ночном клубе, да? Твои соотечественники отказываются работать на стройке по субботам, поэтому ты нанимаешь греков. Держу пари, они не знают, как ты проводишь свой святой день. Никакой еды по субботам, Абен. Ты понял? Ничего плотского.

Веки Абена, как бумажные занавески, медленно прикрыли глаза цвета шоколадного драже, левый уголок рта виновато задергался.

– Наверное, я слишком долго жить в Америка. Наверное, я слишком сильно поклоняться мекке у тебя между бердрами.

– Бедрами, Абен, – засмеялась Ли-Шери. Она распахнула пеньюар и похлопала себя по ляжкам. – Это называется бедра.

Глаза Физеля увлажнились, нижняя губа задрожала, словно улитка, которой только что объяснили значение слова «эскарго». Принцессе стало жаль Абена, и она принялась лечить дрожь, тик и слезы жениха с помощью поцелуев. Вскоре предоставленные самим себе евнухи уже ухмылялись и толкали друг друга в бок, заслышав отнюдь не священные, хотя и не кощунственные звуки, доносившиеся из апартаментов.

85

«Теперь уже осталось недолго», – сказала Ли-Шери ложке. Мавританские архитекторы имели обыкновение делать окна размером с замочную скважину, и рыжеволосая принцесса, стоя как раз у такого окошка, до рези в глазах всматривалась в крошечное отверстие, наблюдая, как идут работы по облицовке. Было воскресенье – к удивлению Ли-Шери, такое же скомканное и бесцветное в мусульманском мире, как и в христианском. Каменщики из дневной смены – в основном югославы и греки (мудрые арабы предпочитали работать по ночам, избегая жарких лучей солнца) – обкладывали пирамиду плитами из белого известняка, а принцесса решила устроить себе выходной.

«Теперь уже осталось недолго», – повторила она. Прозвучал ли в ее словах оттенок беспокойства, ложка сказать не могла.

Прошлой ночью Абен был хорошим любовником, поэтому принцесса проснулась довольно поздно. Она посидела над чашкой чая, потом какое-то время поиграла с ложкой. Этот полдень ничем не отличался от остальных – Ли-Шери стояла у окна, глядя на лишенный теней город, унылый, белый и бестолковый, как свалка старых холодильников, как прощальный пикник исписанного школьного мела. В лучах полуденного солнца пирамида тоже сверкала ослепительным белым светом. Несмотря на палящий зной, город казался холодным. Для принцессы с ее американским темпераментом он выглядел абсолютно чужим. Но пирамида… Пирамида была самой настоящей и реальной – реальнее, чем все здания, окружавшие Ли-Шери в Америке.

Как может один предмет быть реальнее любого другого, особенно если он непостижим и загадочен? Вероятно, когда мы воспринимаем вещь как абсолютно явную, но совершенно не нужную, она становится подлинно реальной. Она реальна сама по себе и не зависит от внешних элементов или ассоциаций для подтверждения факта своего существования. Чем большая духовная ценность придается предмету, чем больше ему находится предназначений, чем больше пользы он приносит, тем больше иллюзий создает. Иллюзии, подобно многим ценностям, фальшивы и быстро приедаются, но прямые линии и плоские поверхности всеми порами непрестанно сочатся реальностью, особенно если утилитарную функцию объекта постичь нельзя. Геометрические очертания пирамиды позволяют нам окинуть взором все ее углы и грани. Не нужно обходить пирамиду кругом, чтобы полностью изучить ее. Если видел ее спереди – считай, видел и сзади. Более того, передняя и задняя грани пирамиды практически одинаковы. Пирамида первична по своей сути. Пирамида есть не функция, но форма; не воздействие, но присутствие. Чтобы увидеть пирамиду, достаточно одного мига, но толковать ее мы продолжаем бесконечно долго. Она вновь и вновь дает нам духовную пищу. Пирамида загадочна и непостижима не вопреки, а благодаря своей элементарной сущности. Свободная от гипнотической истерии механики, летаргического оцепенения электроники и неизбежного распада биологической материи пирамида покоится в своем скучном великолепии между пространством и временем, не касаясь и не воплощая ни одно, ни другое, и способствует развенчанию мифа о прогрессе цивилизации.

Разумеется, Ли-Шери никогда не думала о пирамиде в категориях геометрических истин. Даже мыслительные процессы, которые подпитывали теорию принцессы, не заносили ее на такие озоносферные высоты объяснений (теоретический анализ – настоящий «открытый космос», на тысячи холодных световых лет удаленный от простых земных радостей), а Ли-Шери была слишком молода, чтобы помнить песенку Конни Фрэнсис[92] «Неужели в самом деле это правда?». Глядя на пирамиду – свою пирамиду, – Ли-Шери просто испытывала головокружительные ощущения человека, запустившего руку в задний карман судьбы.

Принцесса поднесла чайную ложку к глазам и принялась перемещать ее по линии горизонта, пока далекий монумент не оказался в углублении. Тогда Ли-Шери понарошку съела пирамиду.

– М-м-м, – протянула она. – Чуть-чуть недосолено.

Если в жесте принцессы и проскользнуло беспокойство, ложка этого не заметила.

86

Давным-давно (позаимствуем первую фразу из Хулиеттиной сказки, которая так впечатлила принцессу) старый, раздолбанный, побитый жизнью фургон странствующих сборщиков фруктов – ржавый, пыльный, от фар и до заднего борта набитый оравой их ребятишек и скудными пожитками – вырулил с заправки в городке Уолла-Уолла и остановился посреди дороги. Карапуз лет двух в подгузнике – точнее, только в подгузнике, потому что больше ничего на нем не было, – выбрался из фургона, выхлопная труба которого плевалась каплями масла размером с гроздья гнева, и заковылял по асфальту. Несмотря на очевидную принадлежность к мужскому полу, на заправке он зашел в женский туалет, где задержался гораздо дольше, чем следовало ожидать. Наверное, провозился с застежками подгузника.

Тем временем папаша за рулем рыдвана нетерпеливо давил на педаль газа, а чумазая ребятня за его спиной энергично молотила по крыше. И как раз в тот момент, когда босые ноги карапуза показались из-за двери туалета, водитель резко выжал сцепление, и грузовичок затарахтел прочь. Малыш изумленно вытаращил глаза, глядя вслед удаляющемуся фургону, потом неуклюже засеменил по шоссе.

– Младенца забыли! – пронзительно завопил он. – Младенца забыли, сукины дети!

Эту сцену наблюдал некий Дуд Рэнгл, бывший участник родео и несостоявшийся голливудский ковбой (отсюда и шикарный псевдоним, а по-настоящему его звали не то Берни Снуч, не то как-то там еще), который в зрелые годы занялся выращиванием лука и немало преуспел в этом деле. Видя, что фургон не остановился и даже не оглянулся, Дуд купил парнишке банку пепси и разрешил ему посидеть в своем «кадиллаке» с откидным верхом. Сперва тот отнесся к фермеру с подозрением, но устоять перед автомобильным соблазном не смог. Дуд испытывал жалость к малышу и одновременно восхищался силой его духа. Кроме того, ему понравились рыжие кудри мальчонки и его веснушки, алые, как следы от подкожных инъекций. До самой темноты Дуд сидел с ним, развлекал музыкой, крутя ручку радиоприемника, и угощал печеньем «Хостесс Твинкиз». Убедившись, что кочующее семейство не вернется, Дуд взял ребенка в охапку вместе со всеми веснушками и отвез его на свою луковую ферму с поэтичным названием «Реки слез».

– Привет, Кэтлин. Привет, Кэтлин. Прости, что задержался, но знаешь, целый день нянчиться с младенцем не так-то просто, особенно если маленькому засранцу почти два года. Ну иди скорей, посмотри, как я справился. Ну иди скорей, посмотри, как я справился.