Триумф великого комбинатора - Борис Леонтьев

Капитан подошел к арестованным и сановито улыбнулся:

– Все, гр. бандиты! – Он так и произнес: вместо "граждане" – "гр." – Все! Подрасстрельная статья! Сегодня ночью – к стенке.

– Я же все честно... – заныл Ключников. – Да как же это так? – пропищал Фицнер.

Капитан окинул арестованных оценивающим взглядом и залился смехом.

– А что ж вам, пни обрыганные, талоны на усиленное питание дать? Костюмы на вас шить? Мы не портные, чтоб с вас мерки снимать! Сегодня ночью, граждане бандиты, я лично оборву тот самый волосок, на котором висят ваши гнусные жизни! Это только в юморных романчиках все гладко идет. В жизни, господа жулики, все гораздо круче. Обвинение вынесено. Приговор... подписан. Поводов к кассации мы не видим, а посему обжалованию он не подлежит. Финиточка!

Взгляд Ключникова потупился. Фицнер скорбно глядел в одну точку.

– Это невозможно! – вдруг воскликнул Петр Тимофеевич ярким фальцетом.

– Как же это? – Фицнер утирал слезы. – Как же это? Как же?

– Мужчина не плачет, мужчина обижается.

Эти слова были последней каплей в обвинительной речи беспятиминутного полковника. Ишаченко вызвал охрану. Арестованных увели.

– Что будем делать, капитан? – с военной отчетливостью спросил Свистопляскин. – Заговор заговором, но реально-то ни черта на свои места не встало.

– Как же это не встало?

– Ты опять с кондачка? Не надо с кондачка! Внешторг дело сурьезное! Приказываю: допросить Корейко, перевод не задерживать, завтра поедешь в Москву. Будешь разбираться с этим делом вместе с московскими товарищами. Им виднее. Все понял?

– Партия сказала, комсомол ответил! – услужливо крикнул капитан.

– Да не ори ты! Нечему пока радоваться! Ладно, иди, -Роман Брониславович махнул рукой. – Я пока замполиту звякну. Скоро к тебе загляну.

– Хорошо, Роман Брониславович.

Глава 27

ВТОРОЙ СОН АЛЕКСАНДРА ИВАНОВИЧА КОРЕЙКО

В кабинете Альберта Карловича было тихо и пакостно. Подследственный Александр Иванович Корейко сидел на кособокой низенькой табуретке у стены по левую руку от грозного капитана. Зазвонил телефон.

– Расстрелять! – ухнул в медь капитан. – Чья квартира? Зойкина? Ах, "Зойкина квартира"! Это что, пародия? Что-то вроде "Сильвы"? Не знаю такой! Снять! А директора театра и всех лошадей блатных под суд! Что? Да ничего подобного! Управу мы на всех найдем. Хотите – расстреливайте! В клинику? Или в клинику! Вы там, товарищи, сами решайте, чего меня зря от дел отрывать!

На лице подпольного миллионера на самом деле лица не было.

Ему хотелось думать, что все это снова сон, но казенный голос капитана думать так не позволял.

– Ну? Что ты нам расскажешь про город Магадан?!

– Какой еще город?!

– Колоться начали! Живо!

– Да, ей-бого, же...

– Копейку кто втихаря кроит? Папа Римский?! Кто расхищает социалистическую собственность? Пушкин?! Я и так все знаю! Отвечать!!!

Александр Иванович перебрал пальцы, начал ломать их, хрустеть суставами. "Вот и не верь после этого в сновидения", – печально подумал он.

– Я...

– Разберемся! – заверил капитан.

– Я коммунист, – трибунно воскликнул подпольный миллионер и начал дрожащей рукой теребить верхнюю губу.

– Были коммунистом!

И с этими словами капитан протянул Александру Ивановичу денежный перевод из Москвы на счет "Немхересплюс".

– Кто стоит за этой конторой? Вы?

– Я не понимаю! – отвернувшись от следователя, буркнул подследственный.

– Не понимаешь? Может, тебе объяснить? Зачем стрекоча задал? Знаю зачем. Хотел, как эфир раствориться?! Не вышло?! А-а!

– Что вы от меня хотите? – Александр Иванович улыбнулся грустной улыбкой.

– Созна-аешься! – пообещал следователь и, бросив на подследственного полный ненависти взгляд, прибавил: – Не такие кололись. Тебе куда палец воткнуть, чтоб полилось?

– Я ничего не знаю.

– А ты знаешь, я тебе тысячу раз верю!!!

– Ей-бого же, я ничего не знаю!

– Короче. Кто стоит за этой конторой? Расколешься будешь свободен, как сопля в полете!

– Запарили вы меня, товарищ капитан. Я же вам говорю, что ничего не знаю!

– Смени бас, грузило!

Тут эксконцессионер почувствовал себя так, точно его приперли нарами к сырой кирпичной стенке. Сперва капитан произвел свой коронный удар по челюсти, после которого глаза красномордого подхалима зажглись мириадами огней, затем чуть подушил подследственного, потом мягко ударил поддых и закончил экзекуцию смачной пощечиной и словами:

– Контра недобитая!

– Почему я должен знать о том, кто стоит за какой-то там конторой? Почему я? Может, это кто-то из вашего банка?

– Ты на кого, нюхач занюханный, батон крошишь?

– Я...

– Головка от коня!

– Я не не крошу.

– Как же не крошишь, когда крошишь?

– Я не нюхач занюханный, я гражданин Советской страны! – Заморил ты меня. Тебе что, мало? Я вижу, что ты мозгов добавлять не хочешь!

Кульминацией допроса стала серия ударов в пах. Александр Иванович с глухим стуком свалился на пол. В ту самую минуту, когда в кабинет как бы случайно ввалился начальник ОГПУ Свистопляскин, Корейко очнулся.

– Ну, как тут у тебя? – без всяких церемоний спросил Свистопляскин.

– Да, заколебал меня этот гумозник!

– Так, так, – привычно сдвигая на лоб очки, пробормотал начальник ОГПУ и, сделав небольшую паузу, добавил со вздохом: – Так вот она какая, очередная контрреволюционная сволочь. В корень охреневает! И когда ж вы, гады, успокоитесь? Ведь бесполезно же. Бесполезно! Сколько вас в СЛОН, на Вишеру поотправляли... Ан нет, все равно лезут, вредят. Ни стыда, ни совести!

– Где у него совесть была, там выросло что-то. Он свою совесть еще в школе на тетрадки променял!

– Не колется, значит?

– Выплюнь слово из губы, козел подорванный! Очисти совесть! Тебе же лучше будет!

– Ба! ба! ба! – Свистопляскин расставил руки. – Слушай, а мне его портрет знаком! Не тот ли это тип, что рассказывал на площади возле шинка анекдот про товарища Сталина?

– Припоминаю, припоминаю... розоволицый хлопчик в каракулевой кепке. Нет, Роман Брониславович, не он.

– Он. Приглядись. Морда то ж красная!

– Не он. Тот был в вязаном кардигане.

– Ну да ладно! Разберемся опосля.

Корейко вздрогнул, двинул головою с чувством собственного достоинства, пошевелил губами и сказал пониженным голосом:

– Я никому никогда ничего не рассказывал!

– Чего это он у тебя все околицей уйкает? – сделал вопрос Свистопляскин.

– Мы его заставим говорить прямо, товарищ начальник!

– Нет, капитан, тут надо по-другому. Сам знаешь, заставь дурака в воду пердеть, так он туда и насерит... Ах ты ж стерва! – Свистопляскин стиснул зубы. – Ни хрена себе! Ведущую контору страны обворовывать мы могем, а признаваться не хотим? – Я ничего не знаю!

– Ну, мы из тебя душу вытрясем!.. Вот что, Альберт, с кондачка мы это дело решать не будем. Давай-ка его сначала в камеру, так сказать, на обработку, а завтра, со свежачка, мы его вместе и допросим...

– Так и сделаем, товарищ начальник.

Вошел веселый лейтенант с вздернутым носом, залязгали наручники.

– На выход, собака! – приказал он. – По сторонам не смотреть!

После слов "На выход, собака" за окном с бешеной силой грянул гром, загудел дождь. Подпольному миллионеру ясно представилась неизбежность скорого конца. Прилипший к памяти постпервомайский сон начал сбываться...

Ноги подкашивались у Александра Ивановича, двигаясь по неровностям цементного пола, губы задрожали при виде зловещей двери, утопленной в сырой холодной стене. Дверь открылась тяжело, с душераздирающим скрежетом. Корейко втолкнули в огромную камеру, опоясанную сколоченными из толстого листвяка двухярусными нарами. Пол в камере был всячески заплеван. Слева от двери ютилась параша.

С пугающим скрежетом звякнул засов: дверь закрылась, кошмар продолжался.

– Ты на чем рога замочил? – холодно и спокойно спросил у новенького амбал с желтыми зубами, в которых болталась потухшая папироса.

– Я не виновен!

– Цацачка! – послышалось с верхних нар. – Гляди, как косяка давит!

– Придержи язык, Червь! Не мути поганку.

Червь закрыл рот и сделал серьезное лицо.

– Ты какой масти?

– Я не понимаю... – слабо улыбнувшись, ответил новенький.

– Майданщик, что ли?

– Меня обвиняют в глупости, – немного недоверчиво пробубнил Корейко, – которую я никогда не совершал.

– Стало быть, мастью ты не вышел! – во всю глотку закричал толстый зэк, обращаясь с сокамерникам.

И тут со всех нар послышались возбужденные голоса.

– Кто? Этот-то пистон – майданщик?

– Порчушка он!

– Он даже на форточника не тянет!

– Хлопчик, нажми на клавишу, продай талант!

Корейко стоял, оперевшись о дверь, как оплеванный. – Козел пионерский!

– Петух гамбургский!

"Щас морду набьют, – вглядываясь в пустоту, подумал Александр Иванович. – И хильнуть некуда".

В камере пахло прелой кожей и парашей. За столом сидел хмурый зэк с наколотой на правой руке той еще фразочкой: "Не забуду мать родную!" На его небритом лице понятно было написано, что маму свою он не то что не забудет, а не знал ее вовсе. В лице его, кроме этого, было что-то дерзкое открытое, удалое. С одной стороны, тип этот походил на амбала, но с другой – на прокоцаного барахольщика. В темноте трудно было разобрать.