Огнедева. Аскольдова невеста - Елизавета Дворецкая

Дивляна так волновалась, что едва переставляла ноги. Напрасно она уговаривала себя: ей ничего не грозит, кругом свои, Белотур, Велем с братьями, сильная дружина, а злодей Станила даже не увидит ее лица! Но, тем не менее, под паволокой все равно что слепая, оглушенная многоголосием и ощущением великого множества чужих людей вокруг, поначалу она совершенно растерялась.

При ее появлении гул голосов поутих: люди в изумлении разглядывали женщину под паволокой, и многие уже знали, кто она такая. А она даже не знала, какой из голосов, обратившихся к ней с приветствием, принадлежит князю, и на все обращения отвечала учтивым молчаливым кивком. Почетную гостью усадили на что-то низкое и мягкое, похожее на обрубок бревна, покрытый несколькими овчинами, приветствовали, предлагали угощение, но она могла только слегка кивать, не понимая, кто к ней обращается и где он. Хорошо еще, что «богине», существу иномирному, не полагается подавать голос — она бы и не сообразила, что отвечать. Шкуры сползали с неровно обрубленного бревна, и больше всего она боялась завалиться на бок у всех на глазах. Кто-то спрашивал, хочет ли она есть или пить, всем ли она довольна, — ну точь-в-точь как спрашивают ладожскую Лелю, Деву Альдогу, когда она обходит поселение и от имени богини принимает дары! Куда вся бойкость подевалась — Дивляне было беспокойно и неловко. За последнее время она видела, казалось бы, столько чужих людей, что пора бы попривыкнуть; но нет, по мере удаления от Ладоги становилось все тревожнее и тревожнее. Перед ней поставили золоченую чашу с медом, положили свежий хлеб, и она поблагодарила молчаливым кивком, но ни к чему не прикоснулась. Боги лишь принимают дары, но никогда не поедают их на глазах у людей!

Вскоре Дивляна поняла, что ее усадили на самое почетное место — между Громолюдом и Станилой, но она, разобрав по голосам, кто рядом с ней, ощутила себя между двух медведей. Князь Громолюд подал знак к началу пира. Он сидел не на кошме или овчине, как все, а на небольшой скамеечке, украшенной резьбой, и пил из большого рога, окованного узорным серебром козарской работы. На Огнедеву он поглядывал с любопытством, но появление Белотура и Велема с дружиной было для него гораздо важнее. Это был человек лет сорока, среднего роста, но крепкий, с высоким залысым лбом, русой бородой и добродушно прищуренными глазами; впрочем, Белотур знал, что тот просто плохо видит. Внезапное возвращение дочери, которую он уже не чаял увидеть живой, очень его обрадовало, но не отменило главных тревог. Взяв золоченую братину, он, как хозяин, поклонился на все четыре стороны, на каждую плеснул понемногу, потом поднял братину к небесам, прославляя богов.

Далее братина пошла по кругу и каждый из мужчин отпивал глоток, передавая дальше. Отроки стали разносить хлеб и жареных уток, гусей, оленину, запеченную рыбу, сало, репу, кислую капусту в долбленых корытцах, откуда брали горстями кто сколько хотел. Еда была по-походному простая, зато обильная, и приглашенные остались довольны.

После битвы пятилетней давности между Громолюдом и родичами убитого князя Велебрана был заключен мир, поэтому теперь Станила мог сесть с ним за общую трапезу, тем более что они состояли в отдаленном родстве. Но это не значит, что им было нечего делить. И по неприступному виду Станилы было видно, что он ничего не забыл и приехал сюда вовсе не для того, чтобы пить Громолюдов мед. Бронь, как и вчера, он на пир не надел, но вместо нарядных одежд на нем была все та же накидка из бурой медведины, с которой он, видимо, не расставался. Если бы Дивляна могла его разглядеть, то нашла бы, что до приобретения шрама через все лицо он был довольно хорош собой; не так чтобы красавец, но черты лица у него были правильные, а выражение смышленое. Вот именно что — были. Теперь огромный шрам привлекал внимание, не давая рассмотреть все остальное, а лицо хранило замкнутое и настороженное выражение. Лет ему было двадцать с небольшим, но выглядел он на все тридцать. И все замечали, что он то и дело поглядывает на Огнедеву. Видеть можно было только неясную фигуру под покрывалом, иногда край черевика, продернутого бронзовой проволокой, один раз мелькнула рука с несколькими золотыми перстнями… И, хотя смотреть было почти не на что, князь Станила не отводил глаз. Еще по пути сюда он немало слышал об Огнедеве, приехавшей с полуночной стороны и сотворившей по пути немало чудес, и вот ему довелось с ней повстречаться. Он уже знал, что она одолела «молодую Марену», которую он посылал к сторонней голяди и которая вернулась злее медведицы и с раной на плече, и сам мог убедиться, насколько велика сила Огнедевы.

Когда братина два раза обошла полный круг и гости утолили первый голод, князь Громолюд решил, что пришло время для разговора.

— Рад я видеть тебя, Станислав Велебранович, на пиру моем, под кровом моим. У огня моего, преломляющим со мной хлеб и пьющим из братины моей! — начал он. — Так и положено меж нами, ибо одного прадеда мы с тобой правнуки: отец мой, Удача Беривоевич, родился от Вселады Брячимеровны, а сын у Брячимера был Гремиволод-князь, отец Велебрана, твой дед. Братья мы с тобою, Станиславе, и, как братьям, в дружбе и ладу нам жить надлежит. Ты мне, как старшему в роду, дары подносил, я тебя отцовской любовью дарил, да, видно, в досаду то злыдням показалось, корнями нас обвели.[22] Слышал я, будто ты дочь мою, за Радимера Забериславича сговоренную, хочешь женой себе взять, а земли мои захватить и племя мое подчинить, данью обложить. Не может быть такого, говорю, не пойдет брат мой меньший против брата старшего, не нарушит родовой закон. Для того и позвал тебя, чтобы снова мы перед богами в дружбе поклялись и наветы отвергли.

— В дружбе хотел клясться, а полки собрал? — насмешливо ответил Станила. Он не собирался уклоняться от разговора или скрывать свои намерения. Наоборот, в присутствии Огнедевы в нем заиграла гордая удаль, захотелось себя показать. — Не солгали тебе люди. Что же ты: братом меня зовешь, а хочешь с брата дань собирать? Это разве по родовому закону? Родовой закон только старшему роду дозволяет дары принимать за разделение требы, а родовичи один другому дары подносят только взаимные.

— Как младший старшему…

— Какой же я тебе младший, коли мы оба от деда Брячимера на равное число колен отстоим?

— Но годами… — Громолюд даже растерялся, видя, что Станила, почти годящийся ему в сыновья, не признает этого очевидного обстоятельства. За прошедшие пять лет щенок вырос, заматерел, обнаглел и теперь скалил зубы по-волчьи.

— Годами молод, да умом стар! — рассмеялся тот, и при его рассеченном шрамом, будто половинчатом лице смех производил такое жуткое впечатление, что у гостей мороз по коже побежал. — Кто богам угоден, тот и старше. А мне боги открыли, что угоден я им и что суждено мне править и кривичами, и березничами, и лупоглавами, и смолянами, и иными племенами. Против богов идти я не смею. Хотел я волю их миром исполнить: взять женой дочь твою, чтобы после тебя с нею земли смолянские получить. А коли не хочешь так, то я на копье возьму. Сам решай: или согласись дочь мне отдать, докончание скрепить и тогда мирно век свой проживешь смолянским князем, или умрешь сейчас же, ибо идущий против воли богов на свете не заживется!