Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Орловский

— Она очень хороша, — сказал я с неловкостью, что удивило меня самого. — У нее роскошное тело… очень благородное, и, словом, она вся изысканная…

— Да, — сказал он почти резко, — тем труднее мне было отказаться!

Мы долгое время ехали молча. Наши кони обнюхивались, мой пытался куснуть чалого за ухо, тот в ответ хватанул зубами за гриву. Наконец я спросил негромко:

— А зачем было отказываться?

Он сказал с горечью:

— Не понимаете…

— Не понимаю, — согласился я.

— И никогда не поймете, — сказал он с убежденностью.

— Может быть, — снова согласился я. — Некоторый вещи понять очень трудно, другие вовсе не понять. Ho все же, почему?

Он снова ехал долго молча. Свиная морда посветлела, стала почти человечьей. В маленьких заплывших глазках проступило умиление, а губы сложились трубочкой, будто собирался засюсюкать.

— У меня дома жена, — ответил он.

Я пожал плечами.

— Ну и что?.. Она не узнает.

— Я ее люблю, — ответил он высокомерно.

Туман постепенно редел, а когда миновали лесок и выехали на простор, воздух был уже чист и прозрачен. Я вертел головой, поинтересовался:

— А дорогу верно указали?

— Отсюда до старого дуба, — ответил он, — это вот там, отсюда видно крону, — видите? Его еще зовут Дедом… А от него уже протоптанная дорога. Но когда спустимся в долину — придется лесами. По стране идут малые отряды войск Карла.

— Почему малые?

Он хмыкнул.

— Понятно же… Прокормиться легче.

Я скривился, опять у него все упирается в экономику, он тоже попал не в свой век. Конь подо мной уловил мое настроение, пошел вперед рысью.

На изогнутом, как старуха с больной поясницей, деревце сидела тощая нахохленная ворона. Мы подъехали, она покосилась злым глазом, отступила по ветке. Внизу наполовину ушел в топкую землю круглый металлический щит. Рядом оскаленный череп в рогатом шлеме, с другой стороны деревца — сломанный меч. Обломок зазубрен настолько, что деревцо проще спилить, чем рубить. Меч показался простым, но шлем украшен затейливой чеканкой. Щит тоже не простой, над ним поработали умелые оружейники.

— Щит паладина, — сказал Гендельсон печально.

— Я другое вижу, — буркнул я. — В этих краях нет недостатка в железе.

Гендельсон удивился:

— Железе?

— Ну да, — объяснил я. — Раньше, как щас помню, железо добывали с трудом! В болотах. Каждый кусочек ценили, пускали в переплавку. Вот так бросить… расточительство. Наверное, тот, который убил, сразу же от ран кончился… А потом его, видимо, вороны унесли. Крупные такие вороны…

Гендельсон посмотрел на меня с жалостью.

— Вы из таких бедных земель? — спросил он.

— Ну, — промямлил я, — не совсем чтоб уж очень, хоть дефолты, кризисы… А почему бедных?

— Так кто же станет собирать сломанные доспехи? — удивился он. — Меч сломан, шлем разрублен, щит надколот… Но даже если бы все цело, каждый сеньор снабжает свой отряд собственным оружием! С эмблемой этого сеньора на щитах.

— А-а, — сказал я ошарашенно, — вообще-то да, как мне это в голову не пришло…

Некоторое время ехали в молчании, каждый думал о своем, я посматривал на дерево, которое нам указали для ориентира, как вдруг кони наши разом испуганно захрапели. Под Гендельсоном встал как вкопанный, мой так и вовсе хотел было попятиться. Перед нами вспыхнуло красное облако, рассеялось в один миг, оставив женщину в кумачовой одежде. Ее пурпурные, как кровь, волосы незримый ветер развевал во все стороны, словно струи били снизу. Лицо бледное, чистое, на месте глаз большие темные впадины. Я старался рассмотреть глаза, но все лицо женщины казалось подернуто дымкой, как и ее фигура. Даже в волосах не различал от дельных прядей, а только красное пламя, раздуваемое ветром.

Она протянула мне рукоятью вверх, острием вниз совершенно черный меч. Прямой, длинный, ширина лезвия в два пальца. Ничем не примечательный, кроме странного цвета. Да еще рукоять хоть и обычная рифленая, но удивительно красного цвета, будто раскалена. Но женщина держит его свободно.

Я сказал, ибо молчать неловко:

— Красивый меч… Хорошая работа. Особенно это сочетание красного с черным! У кузнеца великолепный вкус.

Женщина сказала негромко:

— Это непростой меч. Он может сослужить тебе важную службу. Но ты должен взять на себя один обет…

Я спросил настороженно:

— Что за обет?

— Поклянись, что выполнишь…

Я покачал головой.

— Я очень не хотел бы давать опрометчивых обещаний…

— Поклянись, — повторила она, будто не слышала меня.

— Понимаете, — сказал я раздельно, — я такой чудак, что все же стараюсь выполнять свои обещания… даже не даю их сгоряча. Потому я крайне осторожен, поймите меня! Увы, я не хозяин своего слова, а раб…

Она прямо посмотрела мне в глаза, я содрогнулся.

— Ты говоришь, — произнесла она медленно, — не по-рыцарски… Даже простые мужчины так не говорят… Кто ты?

— Мыслящий тростник, — ответил я, — птица без перьев… и с плоскими ногами… животное, что жарит свою пищу… а также умеющее смеяться… побочный продукт любви… муха в бутылке… приговоренный быть свободным… есть дробь… душа, обремененная трупом… тот, кого располагают… и кто звучит горько…

Она рывком протянула мне меч:

— Он твой!

Я машинально взял меч, раскрыл рот для вопроса, но женщина исчезла, словно выключили свет. Меч заметно оттягивал руку, я все еще держал его по-дурацки, на вытянутой руке. Конь фыркнул и переступил с ноги на ногу. Я опомнился, опустил лезвием на ладонь другой руки. По черному лезвию пробежали синеватые искры. Слегка покачал лезвием из стороны в сторону, искры превратились в хвостатые звезды, что врывались из-за края в эту узкую звездную ночь и пропадали за другим краем.

Пальцы лежали на рукояти так, словно умелые ортопеды сделали слепок с моей ладони, а потом уже по ней выточили эту странную красную рукоять. Странную тем, что она не окрашена пурпуром, это сам металл раскален докрасна, однако пальцы не обжигает.

Гендельсон вскрикнул:

— Несчастный! Ты зачем взял?

Он торопливо забормотал молитву, выхватил из-аа пазухи крест и пустил коня вокруг меня по кругу, притопывая и время от времени возвышая голос. Я узнавал только знакомые слова всяких там «Домини», «Езус» и еще врубился в «Аминь». Меч в моих руках не кажется тяжелым, я обалдело рассматривал, не решаясь даже повертеть, проверяя на удобность.

— Но… он… оно дало… Я не успело… не успел отказаться.

— Несчастный, — повторил Гендельсон. В голосе вельможи звучало искреннее сострадание оставшегося на берегу, который смотрит, как его слугу черти утаскивают к котлу с кипящей смолой. — Нельзя было брать! Нельзя!.. Взяв этот сатанинский меч, вы взяли на себя и какие-то обязательства…