Обещай, что никому не скажешь - Дженнифер МакМахон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я здесь не останусь, – повторила она, но уже не таким безапелляционным тоном. Когда она неуклюже взяла кисточку забинтованной рукой, то сразу же начала рисовать, позабыв о том, где находится.
Миссис Шрусбери показала мне комнаты постоянных жильцов, столовую, холл для встреч с посетителями и календарь мероприятий. Я неопределенно кивала, слишком удрученная своим похмельем. Подвернутая лодыжка болезненно пульсировала, и я немного хромала. Мне не терпелось завершить осмотр и избавиться от ужасного запаха этого места – тошнотворной смеси антисептика и вареных бобов.
Ночные события сливались в одно целое. Я знала, что мы с Ником ходили в овощной погреб, чтобы выкопать звезду, и нашли ее; ржавый шерифский значок утром лежал у меня под подушкой, грязный от налипшей земли. Я не помнила, как добралась до дома или легла в постель. Я не помнила, когда ушел Ник, но понимала, что это случилось до рассвета. Когда Рейвен зашла к нам по пути на работу и оставила матери несколько булочек с отрубями, она сделала замечание по этому поводу. «Я видела, что у тебя был ночной гость», – сказала она. Когда я объяснила, что мы просто разговаривали, она лишь вскинула брови и сказала: «М-мм…» Было ясно, что Рейвен больше не верит мне. Я тоже не испытывала теплых чувств к ней после разговора с Заком. Если она не хочет, чтобы я общалась с ее дочерью, да будет так, но она хотя бы должна набраться смелости и лично сказать мне об этом. Или она на самом деле боится меня?
– Я знаю, как трудно это бывает, – сказала миссис Шрусбери. – Это кардинальное решение, и ваша мать вроде бы… противится ему. Но как медсестра вы понимаете, какого внимания и ухода требует состояние вашей матери. Круглосуточный уход не под силу одному человеку.
Я кивнула, думая о картине матери и ее новой привычке говорить голосом Дел. Ты не знаешь и половины, землеройка.
– Родственники всегда испытывают чувство вины, – продолжала миссис Шрусбери. – Но со временем вы поймете, что поступили правильно. Все устроится. Честно говоря, люди в состоянии вашей матери не могут затаить обиду. Через несколько недель она будет чувствовать себя так, словно она всегда находилась здесь.
Это нужно считать утешением?
– Здесь она будет в безопасности и о ней хорошо позаботятся. Как я сказала по телефону, у нас есть две свободные комнаты. Если хотите, она может пере-ехать уже на этой неделе.
Я кивнула и сказала, что не хочу принимать поспешных решений. По правде говоря, меня одолевало желание покончить с этим безобразием, сесть на самолет и улететь в Сиэтл. Надежно пристроенная в доме для престарелых, моя мать может рисовать, что ей заблагорассудится, и сколько угодно говорить голосом Дел. Но пока я думала об отъезде, меня вдруг посетила другая мысль. Убийца по-прежнему здесь. И что, если Опал угрожает реальная опасность?
Миссис Шрусбери похлопала меня по руке и повторила, что знает, как это тяжело. Потом она отвела меня в гостиную, где громко трещал телевизор. Три пожилые женщины с ходунками, стоявшие поблизости, смотрели телевикторину. Старик, сидевший в оранжевом пластиковом кресле, чавкал беззубыми деснами и напевал песенку. Мелодия показалась мне знакомой, но я не могла определить ее; что-то детское и мелодичное.
– Девочка-картошка, девочка-картошка, повоняй немножко, – напевал он.
О, боже. У меня пересохло во рту. Может быть, я ослышалась?
– Что вы сказали? – спросила я и наклонилась так, чтобы оказаться на одном уровне с глазами беззубого старика в запачканной пижаме. Его глаза были блеклыми и водянистыми. От него пахло прокисшим молоком.
– О, это мистер Макензи, – сказала миссис Шрусбери. – Он у нас певец, не так ли, Рон?
– Раз картошка, два картошка, она здесь жила немножко. – Теперь он не пел, а декламировал, и его влажные затуманенные глаза не отрывались от моего лица. – Три картошка, вот и зверь: запирай скорее дверь.
– Рон Макензи? – спросила я. – Вы водили школьный автобус?
Старик лишь ухмыльнулся и пошлепал губами. Струйка слюны стекала по его небритому подбородку.
– Вы водили школьный автобус, правда, Рон? – спросила миссис Шрусбери. – Ну конечно, пока не ушли на покой. Еще вы работали механиком в городском гараже, верно?
– Теперь она придет за тобой, запирай скорее дверь, – произнес Рон, не сводя с меня глаз и демонстрируя широкую беззубую улыбку.
– Вы помните Дел Гризуолд? – Мой голос звучал пискляво и испуганно. – Картофельную Девочку? Она ездила на вашем автобусе.
Я положила руку на его рукав и подавила желание выбить из него ответ.
Он ухмыльнулся и снова капнул слюной.
– Она была мартышкой, – наконец сказал он. – Грязной маленькой мартышкой. Как и ее брат.
– Какой брат? Вы имеете в виду Ника?
– Девочка-картошка, повоняй немножко, – пробормотал он.
Я уставилась на старика, ощущая на лице его жаркое, кислое дыхание.
– «М» – значит мартышка, – прошептал он. – Она была мартышкой.
Жуткая догадка озарила меня под флуоресцентными лампами в гостиной, со смехом телезрителей на заднем плане и с женщиной-землеройкой рядом со мной, наклонившей голову с выражением легкого любопытства на лице. Догадка, такая же тухлая и прогорклая, как и его дыхание.
– Вы сделали Дел букву «М», мистер Макензи? Это вы сделали? – Я с трудом выдавливала слова, заранее страшась ответа. Возможно ли, что я нахожусь лицом к лицу с убийцей Дел, выжившим из ума стариком в засаленной пижаме?
Рон Макензи улыбнулся и стал раскачиваться взад-вперед на стуле, что-то мыча себе под нос. Постепенно мычание перешло в низкий стонущий вой. Старый водитель школьного автобуса завывал как койот, все громче и громче с каждым следующим вдохом. Миссис Шрусбери положила маленькую сморщенную клешню на мою руку, чтобы я отошла в сторону, и сказала, что нам нужно идти, пока он не довел себя до исступления. Мы повернулись, собираясь выйти из комнаты, но тут его завывания прекратились, и он ласково позвал меня слабым, дрожащим голосом.
– Эй, заместитель шерифа! – сказал он. Я замерла на месте. По моей спине пробежал холодок. – Лучше верни этой мартышке то, что ей нужно. Лучше верни ее звезду. Лучше отдай ей звезду-уу!
Я посмотрела на старика, который когда-то работал в НАСА, и увидела темное пятно, расплывающееся у него в промежности. Он смотрел на меня и тихо смеялся, а моча струилась по пластиковому стулу и собиралась в лужицу на кафельном полу в клеточку.
– Я хочу домой, – заявила мать, когда мы присоединились к ней за столом для художественных занятий. – Ты не можешь оставить меня здесь.
Поверь, мы уберемся отсюда так быстро, как только сможем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});