Русская любовь Дюма - Елена Арсеньева

В середине XIX века в России существовал схожий порядок, правда имеющий отношение не только к гетерам: всякое лицо, покинувшее Россию и уехавшее за границу, должно было раз в год вернуться на родину, чтобы продлить свой иностранный паспорт. Волей-неволей подчинялась этому правилу и прекрасная куртизанка по имени Надин Нарышкина. Она приезжала и впрямь без особой охоты, однако надо же было пополнить кошелек, повидать добрейшую матушку, которая на расстоянии, такое впечатление, любила дочь куда крепче, чем когда та была под боком, и не жалела денег и для нее, и для Ольги, увезенной Надеждой в Париж, а также еще для одной девочки, воспитанницы добрых французов Веберов.

Итак, Надин ежегодно приезжала в Россию, в Москву, и, натурально, встречалась со своей бывшей соседкой по небезызвестному дому на рю д’Анжу.

Беседы двух красавиц протекали более чем странно. Теоретически Лидия должна была расспрашивать Надин о Париже, об общих знакомых и прежде всего – о том, как поживает бывший кумир ее сердца, автор «Дамы с камелиями» (успевший, заметим себе, написать уже и обещанную «Даму с жемчугами»!), небезызвестный Александр Дюма-фис. Однако дело обстояло совершенно наоборот!

Лидия вообще жила по принципу: с глаз долой – из сердца вон (в точности как ее матушка Аграфена Федоровна, в чем мог некогда на собственном опыте убедиться замечательный поэт Евгений Боратынский, выкинутый вон из этого сердца ради «солнца русской поэзии»), а поскольку Александр Дюма-фис был от Лидии далеко, очень далеко, она о нем вспоминала не чаще раза в год, отвечая на настойчивые вопросы Надин Нарышкиной, которая хотела досконально знать все о привычках, вкусах, пристрастиях Александра. Лидия давно, еще в Париже, подозревала, что Надин нравится ее любовник, однако, как ни безнравственны были три красавицы с улицы Анжу, они все же не опускались до вульгарного отбивания мужчин друг у дружки. Но теперь Александр был, фигурально выражаясь, свободен от постоя… Так почему бы Надин не отточить на нем свои чары?

– Pourquoi pas? – пожала плечами Лидия. – В самом деле – почему бы нет?! Для начала сообщи ему, что я больше не вернусь в Париж, и вообще – я давно полюбила другого.

Вообще следовало бы сказать – «других», но Лидия решила не обращать внимания на частности.

– Да-да, так и скажи, – напутствовала она Надин. – Сообщи, что он теперь свободен, а стало быть, волен распоряжаться своей жизнью как угодно, любить кого угодно… хотя бы тебя!

На этой светлой ноте подруги расстались, и Надин, едва прибыв в Париж, немедленно процитировала Александру слова его бывшей возлюбленной.

Услышав о том, что Лидия «давно полюбила другого», молодой драматург отуманился так, что Надин мысленно простилась с надеждой. И все же у нее достало храбрости произнести последнюю фразу:

– Он волен любить кого угодно… хотя бы тебя!

Опущенные светло-голубые глаза поднялись и внимательно, оценивающе уставились на Надин. И свершилось чудо: словно впервые в жизни Александр не просто увидел, но разглядел подругу своей бывшей любовницы…

Ну что ж, ему не привыкать было «любить по-русски», и он даже обнаружил кое-что общее между подругой прежней и подругой нынешней, между этими русскими дамами, которых Прометей, должно быть, сотворил из глыбы льда и солнечного луча, похищенного у Юпитера… Женщинами, обладающими особой тонкостью и особой интуицией, которыми они обязаны своей двойственной природе – азиаток и европеянок, своему космополитическому любопытству и своей привычке к лени… эксцентрическими существами, которые говорят на всех языках… охотятся на медведей, питаются одними конфетами, смеются в лицо всякому мужчине, не умеющему подчинить их себе… самками с низким певучим голосом, суеверными и недоверчивыми, нежными и жестокими. Самобытность почвы, которая их взрастила, неизгладима, она не поддается ни анализу, ни подражанию…

Такими словами он описывал русских возлюбленных своей конфидентке.

Конфиденткой этой была… не кто иная, как Жорж Санд.

Получив от галантного Дюма-сына сундучок со своими любовными посланиями к Шопену, Жорж была глубоко тронута и ответила письмом:

«Так как у вас хватило терпения прочитать это собрание довольно незначительных однообразных писем, которые, по-моему, представляют интерес только для моего сердца, то вы знаете теперь, какая материнская нежность наполняла девять лет моей жизни. Конечно, в этом нет никакой тайны, и я скорей могу гордиться, нежели краснеть, что заботилась и утешала, как моего ребенка, это благородное и неизлечимо больное сердце…»

Вслед за этим мадам Жорж пригласила Александра в свою усадьбу Ноан. Александр отозвался на приглашение, однако лишь вяло улыбался в ответ на попытки мадам Санд проявить свою благодарность всеми мыслимыми и немыслимыми способами (двадцатипятилетний Александр очень, ну очень нравился этой пятидесятилетней даме!). Поскольку у Жорж Санд уже был в это время довольно молодой любовник (на сей раз не музыкант и не писатель, хотя тоже человек искусства – гравер Александр Дамьен Мансо, который познакомился с ней, когда ему было тридцать два года, в то время как ей – сорок пять, и который тихо и мирно прожил с ней пятнадцать лет), она вполне могла позволить в кои-то веки увидеть в мужчине не постельного героя, а друга. И она с легкостью овладела душой и мыслями этого погруженного в печали молодого человека, которому сейчас так не хватало именно материнской ласки, искреннего сочувствия, на которое способна только женщина.

Поэтому Жорж Санд и узнала первой о сходстве и различии между прежней и нынешней любовницами Александра Дюма.

Ему доставляло неимоверное удовольствие снова и снова описывать Жорж Санд свои впечатления от Надин Нарышкиной, которую очень любил называть княгиней (услышав этот титул, Дюма-отец опять вспомнил о роли тщеславия в любви). Впрочем, общеизвестно, что для иностранцев все русские – князья, так что заблуждение Александра понятно, другое дело, что Надин любовника ничуточки не разуверяла, а может быть, и сама отводила ему на сей счет глаза, уповая на то, что проверить ее родовую грамоту на княжение невозможно, да и к «Бархатной книге»[21] у Дюма доступа нет.

Александр с упоением нанизывал эпитеты:

«Больше всего я люблю в ней то, что она целиком и полностью женщина, от кончиков ногтей до глубины души… Это существо физически очень обольстительное – она пленяет меня изяществом линий и совершенством форм. Все нравится мне в ней: ее душистая кожа, тигриные когти, длинные рыжеватые волосы и глаза цвета морской волны – все это по мне…»