Изгнание из Эдема Книга 1 - Патриция Хилсбург

Было видно, что ему и самому хочется рассказать, что же произошло со «Свиньей и дудкой», и каким образом она превратилась в «Олимпию».

— Мои родители очень гордились своей гостиницей, рестораном и всем рассказывали, что стоит она уже не первую сотню лет и что в ней даже останавливался кардинал, имя которого стерлось из памяти, переходя из поколения в поколение, как обветшала и сама гостиница.

— Это я видел.

— Да, мы были здесь раньше.

Управляющий посмотрел на обоих поочередно и обратился опять к Фархшему:

— Уверяю вас, мои предки очень гордились своей гостиницей и кофейней.

— Мы и это заметили, — кивнул в знак согласия Джон Фархшем.

— Но как люди необразованные, — продолжал управляющий, — они погубили гостиницу, всячески стараясь улучшить ее и выбрасывая поэтому по-настоящему старинную утварь и заменяя на новую, но дешевую и грубую, без вкуса и умения. В последнее ваше посещение гостиница была при последнем издыхании.

— Мы это видели, правда, Полли?

— Да, милый.

— Мне было стыдно за нее.

Фархшем хотел что-то сказать, но только подвинулся ближе на край удобного дивана.

Патриция подняла глаза от вязанья и внимательно посмотрела на управляющего.

— Стыдиться бедности грешно, — назидательно сказала она и опустила глаза к вязанью.

— Но, мадам… — хотел возразить управляющий, но в это время Фархшем опять обратился к нему:

— Ну, сейчас-то она у вас первоклассная — это видно еще со двора.

— Но это не моя заслуга, сэр.

— А чья же? Ваших родителей?

— Что вы?!

— Рассказывайте, — поторопил его Фархшем.

— Я должен вам сказать, что я не хозяин гостиницы. — Он на мгновение замолчал, чтобы перевести дух, а гости оба посмотрели опять на него вопросительно.

— Так кто же вы теперь? — спросил Фархшем.

— Гостиница уже не ваша? — полюбопытствовала и Патриция Смат.

— Да, не моя — я только управляющий.

— Любопытно.

— Да, да.

— На мой взгляд, это куда романтичнее, чем старая басня о кардинале, который переночевал здесь или даже просто останавливался на пару часов.

Управляющий, видя, что заинтриговал своих гостей, решил быть вежливым и удалиться, а может ему очень хотелось, чтобы его попросили рассказать историю заново родившейся гостиницы и ресторана. Он вежливо поклонился в сторону Патриции Смат, потом Джона Фархшема и сделал шаг к выходу из холла.

— Не буду вам надоедать и мешать вам отдыхать своей болтовней. Не угодно ли вам еще чего-нибудь для полного вашего удобства, уважаемые господа?

Патриция свернула вязание, повернулась к управляющему всем корпусом и елейным своим голосом попросила:

— Мне хотелось бы узнать…

— Что, мадам? — управляющий согнулся в вежливом поклоне в сторону Патриции.

— Что же произошло с вашей престарелой «Свиньёй», и как она переродилась в «Олимпию»?

— К вашим услугам, мадам.

— Если вы, конечно, располагаете временем, уважаемый, — решила тоже быть вежливой Патриция.

— А это будет вам интересно? — сделал поклон в сторону Фархшема управляющий, — сэр?

— Давайте, валяйте, старина, — махнул рукой Джон Фархшем и приготовился слушать.

Управляющий подошел чуть ближе к дивану и вновь радостно улыбнулся — было видно, что рассказывать эту чудесную историю ему самому интересно, и что это для него самого еще как сон, в который он уже поверил.

— Так вот, в один прекрасный день к нам явилась наниматься в посудомойки какая-то немного странная женщина.

— В посудомойки?

— Именно — в посудомойки. Нам работницы были не нужны, но у моего бедного отца не хватило духу выставить ее за дверь, и он согласился взять ее на пробу на день-другой.

Управляющий сделал коротенькую паузу, чтобы набрать в легкие воздуху, но Патриция его поторопила:

— И что же эта женщина?

— Валяй дальше, милок! — Фархшему тоже не терпелось — он однажды тоже был бизнесменом.

— Она приступила к работе. Вымыла две тарелки, а разбила десяток. Моя старушка-мама была потрясена — она очень дорожила своей посудой.

— Так что же?

— Мама, бедняжка, и не подозревала, — продолжал управляющий уже немного с сентиментальной грустинкой в голосе, — что посуда у нее дешевая, старомодная и уродливая. Уродливая вещь от старости не станет лучше. Не так ли, господа?

— Разумеется, — ответил один Фархшем.

— Продолжайте, — поторопила Патриция Смат.

— Мама сказала, что раз посудомойка разбила посуду, то ей надо уплатить: пусть остается на месяц, а там стоимость посуды вычтут из ее жалованья.

— И она мыла посуду месяц? — Патриция Смат уже совершенно забыла о своем вязании.

— И не подумала. Она тут же отправилась в город или еще куда-то и привезла несколько ящиков посуды; мать, как увидела, — разразилась горючими слезами: говорит, что мы навеки опозорим себя, если станем подавать гостям в такой старомодной посуде, ибо в такой посуде, якобы, подавали гостям еще сто лет назад, а теперь — это позор!

— И что?

— Ее выгнали тут же?

Решительные меры предположила, конечно, Патриция Смат. Она сопереживала старикам.

— Нет.

— Почему?

— Потому что на другой же день одна американка, которая путешествуя, случайно забрела в нашу гостиницу — приплыла на лодке с целой компанией — купила эту посуду прямо со стола и уплатила в пять раз больше. Она благодарила моих родителей, что они сохранили такой ценный фарфор, и в своей Америке она будет ее показывать на выставке. Кроме денег, родители получили американские подарки, но обед, поданный мамой, гости есть не стали, а уплыли на своей лодке дальше.

— Интересно, — растягивая это слово, сказал Джон Фархшем и, заложив ногу за ногу, приготовился слушать дальше.

— Да, милый, — сказала Патриция — она всегда реагировала на любое его замечание. — Продолжайте, — потребовала она от управляющего. — Что же сделали ваши родители дальше с этой женщиной?

— А что можно было с ней сделать? — управляющий обратился с интригующим вопросом к сидящей паре.

— Не знаю, — признался Фархшем.

— Говорите, рассказывайте, что сделали ваши родители — это важно, — не стала говорить своего мнения Патриция Смат и предложила управляющему говорить самому.

Управляющий, видя, что заинтриговал эту пару, продолжал с грустной радостью:

— После этого моя бедная матушка не смела даже пикнуть, чтобы возразить в чем-нибудь посудомойке. А та взяла дело в свои руки, да так, как нам, мне и родителям, никогда бы не суметь. Это было очень жестоко по отношению к моим родителям и даже ко мне, но она всегда была права — этого у нее не отнимешь, и тут ничего не поделаешь. Ни мои родители, ни я, не получив должного образования для ведения гостиничного дела, не умели так вести хозяйство.