Час отплытия - Борис Мисюк

А в чифовой каюте в это время происходит вот что.

Чиф. Паша, ты седьмого был на вечере?

Шестерка кивает утвердительно.

Чиф. Танцевал?

Отрицание — тоже головой.

Чиф. Ну а пацана апрелевского знаешь?

Снова утвердительный кивок.

Чиф. А камбузницу Светку Курилову?

Неподвижность и молчание.

Чиф. Ну, маленькая такая, в спортивном трико бегает, видел?

Кивок.

Чиф вздыхает. Ну так вот, Паша, нужно, чтоб апрелевский пацан оставил ее в покое, понимаешь?

Опять кивок.

Чиф. Он седьмого, на вечере, закрутил с ней. Может, видел?

Нет — мотнулась лохматая голова.

Чиф. Ну, в общем, Паша, с меня магарыч. Ты понял?

Кивок.

Чиф, поднимаясь. По рукам?

Шестерка, видя занесенную чифову ладонь, встает и медленно, будто нехотя, выдвигает лапу, похожую на кочегарскую совковую лопату.

Хлопок, скрепивший еще один военный союз, совпадает с первым ударом часов. Оба вскидываются на них, чиф плюет: тьфу! Шестерка покидает каюту. Часы бьют полночь.

IX

Остров… Вы не представляете, какой это подарок природы — вдруг то ли из-под воды, то ли с неба явившийся остров. Много дней вокруг — только синее и голубое с голубоватой облачной пеной, только шуршание пены вдоль борта, только один-единственный соленый, йодистый, запах… И вдруг — зеленый остров! Среди безраздельно господствующего синего вдруг эти краски — коричневые и сизые, как голубиное крыло (это обрывы), сверкающие белые ожерелья у их подножий и, главное, зелень, зеленая трава, зеленые деревья, лесные запахи — откуда все это?..

Остров… Земля!.. Вот так, наверное, кричали Колумбовы матросы: «Земля-а-а!..»

Бух-бух-бух… Духовой оркестр усердно дул в трубы и бил в барабан. Он безбожно фальшивил. Но оркестр — видно было — отдавал все что мог, от души приветствуя гостей острова.

Чудо-остров! Он мог лишь в самом фантастическом сне присниться. Трава здесь, и та как на другой планете: стебли у нее — жесткие коленчатые трубочки, листья — зеленые лезвия, стрелы, что угодно, но только не те, всем известные и привычные листья травы-муравы. Потом уже сказали, что это и не трава совсем, а карликовый бамбук! И тут же, рядом, растут вековые сосны с зелеными бородами мха на ветках, солнечные рощицы берез, рябина, смородина, какие-то кусты, которые, сказали, нельзя ни в коем случае трогать. И конечно же, Светка потрогала эти кожистые трехлистники на гладких веточках, и потом на тыльной стороне кисти, которой она коснулась ипритки (так странно называется это коварное растение), вспухли волдыри и долго не проходили. Но это все ерунда на постном масле, а вот тисы, толстоногие, хмурые и все — такие смешные великаны, которым за тысячу лет, — это да!

С моря остров видится островом, а высадись, поживи немного на Нем, и окажется — это целая страна зеленых просторов, журчащих речек, причудливых скал, птиц и зверей. Остров — лучшее место на земле. Курильский остров Шикотан! Как же изумлялась Светка, когда узнала, что в переводе с айнского (айны — аборигены Курил) Шикотан значит — «лучшее место».

В семнадцать лет мир полон чудес. И если ты не сидишь на месте, а бежишь, летишь чудесам навстречу, жизнь твоя еще в сто раз полнее, в сто раз интереснее любой, самой полнокровной городской жизни. Неужели мама не поймет, что здесь, только здесь, на острове, а не в консерватории, может быть по-настоящему счастлива ее дочь? Ты же сама говорила, что семнадцать — лучшая пора в жизни. И не ты ли сама в семнадцать учинила бунт дома и сбежала от бабки с дедом на целину? Значит, и мне теперь нужно суметь на «отлично» жить-работать, везде искать и находить красоту.

Насчет красоты Светка, конечно, малость загнула. Работа на рыбокомбинате была тяжелая, очень тяжелая, если укладываться в норму. А норма — тысяча двести баночек за смену. В каждую баночку нужно уложить пятнадцать — двадцать кусочков сайры, причем не как-нибудь, а «розочкой». А смена — это двенадцать часов. После смены все девчата обычно занимались руками. Использовались для этого мази всех известных марок, изобретались самодельные, но все равно спастись от сайрового дерматита (с научным названием болячка!) было трудно. В резиновых перчатках — не работа, это известно всем, и врачам в том числе. И сотни мелких, почти невидимых порезов и царапин «расцветали» на руках укладчиц настоящими «букетами» нарывов. Светке удалось изобрести «бальзам Куриловой» — сметана с марганцовкой и вазелином, но сметану в поселок привозили раз в неделю, и за ней нужно было стоять в очереди.

Сайровая путина закончилась в октябре, студенты и большинство сезонниц покинули остров, а Светка осталась. И влюбилась в Шикотан на всю жизнь.

За осень, зиму и весну — до следующей путины — она с геологами и девчатами-старожилами облазила все сапки, берега заливов и бухт, все самые потаенные уголки острова.

В двенадцати километрах от поселка находится Край Света. И если остров Шикотан — чудо, «лучшее место», то сердце чуда — мыс Край Света. Там есть все! Сопки с заснеженными вершинами, раздольные просторы в цветах и травах по пояс, ключи с живой водой, обрывы и скалы, неожиданно похожие то на богатыря в доспехах, то на мамонта, пьющего океан. На гальке, в прибойной полосе, ты увидишь только плавник и никаких следов цивилизации. А чуть подальше, под отвесной скалой, на темном вулканическом песке, как «на неведомых дорожках следы невиданных зверей», увидишь ты следы сотен копыт. Здесь, на просторах Края Света, живет вольное стадо диких лошадей, и под прибрежной скалой они вытоптали площадку, укрываясь зимой от снежных зарядов и злых норд-остов. Стаду не больше четверти века от роду: именно тогда вулканологам, живущим на острове, прислали технику — вездеходы, и пятнадцать рабочих лошадушек были отпущены на свободу. И какими же красавицами стали они на воле, как разрослось, расплодилось свободное стадо — мустанги Шикотана. Дожди купают их, ветры расчесывают им хвосты и гривы. Край Света кормит их буйными травами и поит родниковой водой, и никакой самый заботливый конюх, ни один, самый лучший конный завод не могут похвастать такими чистыми и красивыми животными. Любоваться собой они позволяют теперь только издалека.

Край Света… Светлана ходила туда уже одна. Она могла часами просиживать на склоне сопки, с которой открывалась долина. Лошадей (название долине она дала сама), просто сидеть в траве, перебирать в пальцах стебли, твердые бутончики полевых цветов, листья, смотреть на пасущееся вдали стадо. Стадо уже перестало бояться ее, подпускало все ближе и ближе каждый раз. Может быть, ее одну на всем острове! Светлана не раз видела совсем близко, как белоногий жеребенок сосал пасущуюся мать. Стадо доверяло ей все больше. И однажды Светлана стала свидетельницей их любовных игр… Это было красиво, величественно, чуть-чуть страшно даже и вовсе не стыдно. Но ни за что в жизни, никому, никогда она не расскажет о том, что видела.

Здесь на Краю Света она пробовала писать стихи, рисовать, сочинять музыку. И все, все получалось! Да и не могло не получаться — ведь бриз, веющий с океана, сам шептал ей слова, облачные тени, плывя по долине, оживляли пейзажи, а в солнечных лучах-струнах, запутавшись, как в паутине, басили шмели.

Светлана жила теперь с девчатами, которых хорошо знала, с которыми сроднила ее островная зимовка.

Курилова (Светок полцеха) считалась уже опытной укладчицей и делала две, а при крупной рыбе и три нормы в смену. Девчонки из новеньких не оправлялись и с одной, особенно в ночную смену. Вот стоят на конвейере, руки — пучочком в банке, спят. Светке и смешно, и жалко их. Потеребишь — проснутся. А через пятнадцать минут — глядь — у них снова глаза закрыты.

В конце путины в одну из подруг влюбился молодой штурман с сейнера и пригласил ее как-то сходить на лов сайры. Светка упросила взять и ее.

И вот, урча мотором, сейнерок покидает на закате бухту. Огромное солнце торжественно, медленно погружается в палевое море. Но едва море хорошо ухватилось за солнце, как оно быстро-быстро стало тонуть, и в считанные минуты на его месте остался лишь оранжево-алый шар, а еще минут через десять поползли откуда ни возьмись, как лазутчики, туманы, тучи, сумрак по горизонту. На востоке море превратилось в мягкого молочно-голубого цвета ткань, нежнейшую, гладкую, тончайшую. Даже акварель была бы грубой для передачи этой закатной нежности моря.

Вода чуть слышно шелестит вдоль борта, сейнерок торопится, бежит в район лова. Ночь нахлобучивает на море черный, усыпанный холодными бенгальскими искрами колпак. Но море дышит теплом, рыбным, водорослевым запахом. И так хорошо стоять одной на затемненной корме, смотреть, как в тугую косу, растущую от винта, вплетаются звездные нити, и всей грудью вбирать воздух океана и неба.

Прожектор с верхнего мостика медленно шарит по воде, и видно порой, как в ярко-голубых полосах серебряными искрами прыгает резвая сайра. Двигатель замолкает, включаются яркие люстры, висящие по бортам над водой, и судно какое-то время бесшумно скользит по инерции, являя собой то ли огненноглазое огненнорукое чудище морское, то ли невиданный солнечный цветок, И этих ярких цветов сейчас — полное море, оглянись вокруг, в иных местах они образуют целые созвездия, а за горизонтом светятся бледно-лимонным заревом.