Горячая купель - Петр Смычагин

— Присаживайтесь, — пригласил его хозяин. — Куда это вы так спешите?

— В Нордхаузен, — словно из бочки, пробубнил Пельцман. — Там совещание мелких промышленников.

— Господин Пельцман, возьмите попутчика, — попросил Грохотало.

— Мне все равно, господин комендант, — начальника заставы называли кто как. — Еду один в целом лимузине. Но ждать некогда: опаздываю, — быстро говорил Пельцман, одной рукой подавая деньги, другой размахивая платком.

— Вам повезло, — заметил Володя Горобскому.

— Да, мне везет, — вздохнул тот тяжко.

Горобский надел шляпу, взял на руку макинтош и пошел впереди Пельцмана. Хозяин пивной любезно раскланялся и вышел из-за стойки, чтобы закрыть за гостями дверь. У двери Горобский пропустил вперед Пельцмана, дождался Володю.

— Шкура! — стиснув зубы и не глядя на хозяина, сказал он по-русски. — Трясется за кружку: ему дела нет, что у человека вся жизнь разбита, была бы цела его кружка!

Усевшись в старенький лимузин рядом с Пельцманом и пожимая руку лейтенанта, Горобский говорил, что если долго не придет пропуск, то он непременно еще приедет в гости.

— Некуда девать себя, понимаешь?

Грохотало понимал это великолепно. А вечером, когда остался наедине с собственной совестью, все перебрал в мыслях много раз. И как ни раскидывал умом — выходило,одно: надо доложить бате о случившемся. Но делать этого не хотелось. К тому же очень трудно было сказать — зачем здесь, на линии, оказался этот капитан. В глубине души, перебивая друг друга, яростно спорили два голоса. Один твердил настойчиво: «Он ведь был в штатском костюме, не опозорил мундир советского офицера». — «Ах, какой умник! — бесновался второй голос. — За штатский костюм спрятался. А совесть у него где? Снимай трубку и звони в полк!».

«...Бобыль... Маменькин сынок... Жизнь разбита вдребезги... Некуда девать себя...», — проносилось в голове. — «Звони же, звони! — издевался первый голос. — Звони, если ты, действительно, маменькин сынок, если тебе, как и хозяину разбитой кружки, дела нет до судьбы такого же офицера, как ты. Может быть, сынок этого хозяйчика сделал Горобского бобылем, а ты...».

— Нет! — сказал себе Володя и постарался успокоиться.

Но скоро в голову полезли иные мысли: а не надеялся ли Горобский, что Грохотало предложит ему поехать в отпуск к его родным?

Первым порывом было жгучее желание немедленно исправить оплошность — позвонить Горобскому на квартиру. И позвонил бы, но вспомнил, что у телефона в такое позднее время может оказаться и Крюков, а с ним Грохотало не хотелось «встречаться» даже на проводе.

И вдруг осенило: если бы капитан искал, куда притулить голову в России, то мог бы обратиться к своим друзьям, к тому же Крюкову, а не тащиться за столько верст к Грохотало... Стоп! Да к нему ли? Ведь если бы он хотел встретиться с Володей, то зашел бы на заставу. А ему что-то надо было в пивной... И для чего этот маскарад с переодеванием в штатское?

Сколько ни старался Грохотало, ничего определенного придумать не мог. А вспомнив Крюкова, тут же вспомнил и Батова, и эту решеточку из пальцев.

7

В Тюрингии радуют глаз пейзажи, очень напоминающие наши, уральские. Может быть, тем и привлекательна она для русского человека, что в этой части Германии природа меньше подчинена строгому немецкому порядку: линия — угол, угол — линия. Скалистые склоны гор сплошь покрыты лесами. Настоящими дикими лесами!

Стоял один из тех воскресных дней, когда, захватив с собой праздничный обед, жители деревень отправлялись в горы, в лес отдыхать. Туда едут на автомобилях, на мотоциклах, на велосипедах, на лошадях, запряженных в самые разнообразные повозки. Некоторые идут пешком с сумками в руках.

Грохотало ехал из штаба батальона верхом. Было жарко, а когда дорога спустилась в лощину — там вовсе парило, как в котле. Гнедой белоногий конь, по кличке Орел, то и дело взмахивал головой, дергал поводья и мерно цокал подковами по старому асфальту. Всадник не торопил коня.

Вдруг далеко впереди, справа от дороги, раздался выстрел. Орел вскинул голову и запрядал ушами. Из леса выскочил человек. Срезая угол поля, он устремился к сосновой опушке, ближе к дороге. Метрах в двухстах за ним гнались люди. Они что-то кричали.

Не раздумывая, лейтенант свернул с дороги и пустил коня галопом. Преследуемый, заметив погоню еще и слева, стал забирать правее, к лесу, и прибавил скорость. До него оставалось уже метров двадцать пять — тридцать, когда со стороны погони донеслось:

— Держите его! Держите! Стреляйте в него!

Против ожидания, беглец остановился и, обернувшись, вскинул пистолет. Грохотало схватился за кобуру, но грянул выстрел — и Орел со всего размаху опрокинулся, а всадник отлетел метров на пять и упал на пахоту. Конь тревожно заржал и вскочил на ноги. Володя тоже быстро поднялся, но после первых шагов убедился, что дальнейшей погони не получится: каждое движение больно отдается в пояснице, видимо, сильно ударило задней лукой во время падения. Да и Орел, поднявшись, едва ковылял к хозяину, не решаясь наступить на раненую ногу.

Трое преследовавших с полицейским впереди круто свернули в лес. А двое, окончательно выбившись из сил, далеко отстали и брели к пострадавшему офицеру.

— За кем это вы гнались? — осматривая раненого коня, спросил Володя приближающегося немца в синей блузе.

Плотный блондин лет сорока пяти с выражением полной безнадежности махнул рукой и, не ответив, спросил:

— Конь ранен?

На лысеющей голове незнакомца каплями выступал пот. Человек тяжело дышал.

Увидев разрыв между щеткой и копытом, Володя принялся ощупывать ногу коня. Рана сильно кровоточила, и это мешало осмотру, но сколько ни старался он отыскать повреждение над копытом спереди — там кожа была невредима. От этого стало спокойнее на душе.

— Кто этот беглец? — повторил Володя вопрос.

— Густав Карц. О-о, это очень плохой человек! — ответил, подходя, другой немец, пожилой человек с болезненным лицом; опустившись на пашню, он долго кашлял. А блондин пошел по конскому следу назад, внимательно рассматривая что-то на земле.

— Этот человек, — задыхаясь, продолжал немец болезненного вида, — только что убил свою любовницу и собственного сына... за то, что подкараулил их вместе...

— Сюда! Идите сюда! — позвал блондин. — Вот причина ранения, — и приподнял с земли звено колючей проволоки, натянутой между тонкими металлическими кольями. — Пуля Густава прошла мимо.

Когда на парах вырастает трава, крестьяне огораживают свои участки и пускают в них скот. Теперь пар был вспахан, а изгородь свалена и лежала на земле, почти не отличаясь от нее. Шип впился в ногу коня и, зацепившись, разорвал кожу под щеткой.

— Не беспокойтесь, рана не опасна, — сказал немец в синей блузе. — Только надо промыть ее. Вон там, внизу, есть ручей.

Грохотало знал этот ручей и направился к нему.

— Идем, Эрнст, — обратился блондин к другому немцу, — все равно Густав испортил нам отдых.

— Да, идем, Отто, — отозвался тот, поднимаясь. — Видно, плохие мы рысаки, чтобы гоняться за Густавом. Да и ваш, господин лейтенант, рысак тоже теперь не для погони, — пошутил он. — Лазарет — его место.

У ручья Володя устроил привал: очистил и промыл рану, туго перетянув ее носовым платком, умылся и покурил в тени. А когда выбрался на дорогу, его догнала машина и, поравнявшись, затормозила. Из машины вышел знакомый уже блондин в синей блузе и назвался Отто Шнайдером. С ним был мальчик лет пятнадцати.

— Это мой сын Ганс, — сказал Отто. — Если разрешите, он уведет коня к вам домой. А вас я довезу на машине. Вы ведь из Блюменберга?

Грохотало с благодарностью принял предложение. Он не первый раз мысленно похвалил себя за то, что сумел научиться довольно свободно говорить по-немецки. Если в полку можно было обходиться родным языком, то здесь без немецкого и шагу не ступишь.

Мальчик принял повод и, намотав его на кулак, приготовился идти.

— А ты верхом ездить умеешь? — спросил Володя.

— Да.

— Так и поезжай: для коня ты не так тяжел.

— Зачем мучить лошадь? — вмешался отец. — Здесь недалеко, добежит, ноги у него молодые.

— А ты, Ганс, все-таки садись.

Косо поглядывая на отца, мальчик ухватился за луку, дотянулся ногой до стремени и, подпрыгнув, взлетел в седло.

— В Блюменберге спросишь, где находится застава, там скажут.

— Я сам знаю, — ответил Ганс, гордо повернувшись в седле и тронув коня каблуками.

Конь хромал, стремена болтались, так как ноги Ганса не доставали до них, но это не мешало всаднику пребывать на седьмом небе.

— Этот мальчишка будто не свою голову носит на плечах, потому и не бережет ее.

— Не беспокойтесь: конь очень смирный.