Страстный. Плохой. Опасный (СИ) - Тиган Линетт

— Дают, — коварно улыбнулся Гордеев, склонив голову, — но никто не просит пожестче, как ты.

Начинаю злиться. Воспоминания яркими вспышками напоминают ту ночь, когда я под неизвестным препаратом отдавалась ему, подчинялась и умоляла о самых непристойных вещах.

— Ты легко можешь заставить или приказать. У тебя превосходно получается. Только это не значит, что я хочу тебя, ясно? — рявкнула я в нетерпении стереть с его лица такое нахальное самодовольство.

И у меня это отлично получается, только вместо самодовольства он начинает излучать прежнюю свирепую ярость.

Не умею сдерживаться, когда злюсь. Не умею молчать, когда творится несправедливость по отношению ко мне. Не умею подчиняться мужчине, который считает меня за личную шлюху!

— Ясно, — кивает Максим. — На колени.

Его приказ отрезвляет, немного шокирует и заставляет занервничать. Очередной раз из-за необдуманно сказанной вслух правды я попадаю под жесткую раздачу.

Упрямо смотрю в его глаза, не в силах притупить в себе гордыню.

— Не хочешь по-хорошему, — одним жестом перехватывает мое плечо и больно сжимает своими пальцами, надавив где-то в районе ключицы и шеи. Болезненные ощущения заставили согнуться, задрожать и увидеть темные пятна перед глазами. Не выдерживаю, грузно падаю на колени перед жестоким мужчиной, который сегодня удивительно нетерпелив. — Значит, будет так, как я скажу.

— Больно! — завываю, когда он продолжает давить на особо болевую точку, которая посылает очень мученическую пытку по всему телу острым покалыванием.

— Будет еще больнее, Ярослава, — зловеще обещает Максим, но руку убирает. Я хватаюсь за плечо, растирая неприятные ощущения. Гордеев сдирает с меня полотенце. — На коленях стоят, а не сидят, — говорит он, и подхватив мой подбородок своими прохладными пальцами, заставляет меня подняться на колени.

Синяки еще не сошли, и сейчас удар был явно не на пользу. Это больно, неприятно, отвратительно… И я жалостливо начинаю плакать, подняв глаза, встречая его взгляд.

— Будешь ждать меня в таком положении. Я очень надеюсь, что ты не настолько глупа, как показываешь последнее время, и не сдвинешься с места, — наклоняется, а я уже шарахаюсь в сторону. Максим удерживает меня за подбородок и слабо улыбается тому, что вызвал во мне такую бурную реакцию. — Будь умницей, — целует меня в лоб, и выходит.

Помню, как спросила Максима, станут ли меня наказывать его телохранители за непослушание, и как он с уверенностью ответил мне: «…С тобой я разберусь сам».

О, теперь я отлично поняла, почему его нельзя раздражать и злить. Я не смогла себя сдержать, закрыть свой рот и молча слушаться, не ухудшать ситуацию. Безрассудство переходного возраста не смог переломить даже мой отец, Андрей всего лишь приглядывал, а с шестнадцати лет я уже считала обязательным заботиться исключительно о своих желаниях.

Вот только сейчас я осознаю, что с Гордеевым не выйдет капризничать.

С ним стоит считаться, особенно с его желанием и мнением, если не хочу снова ощутить боль. Наверное, поэтому сейчас я продолжаю нерушимо стоять на коленях… И покорно ждать его возвращения.

Я вляпалась по-крупному…

Часть 11. Дерзость

Он приходит в комнату и у меня машинально выпрямляется осанка. Его не было по меньшей мере тридцать минут! Еще немного и я бы свалилась на пол, несмотря на его приказы и угрозы. Во мне нет сейчас столько сил для упрямства и упорства, разве что на языке тлеет язвительность.

Я уставшая, голодная, обессилившая, с головной болью и синяками на коленях… Он это все видит и прекрасно знает, но не спешит поднимать меня на колени, рассматривая своим тяжелым взглядом, который будто ложится на плечи непосильным грузом.

Тиранище!

Максим игнорирует меня, проходит к креслу. Он оставляет на маленьком столике бутылку алкоголя со стаканом и включает электрический камин, наполняя комнату мерцающим светом от искусственного огня.

— Что-то прояснилось в твоей светленькой головке или будешь стоять так до утра? — я с ужасом метнула в него взгляд.

— Прояснилось! — тут же горячо заверила я мужчину, который подошел ближе. Гордеев снова опускает свою руку на мое лицо, обводя контур скул и поддевая подбородок. Смотрит выжидающе, требовательно, и под таким напором я сдаюсь без боя. — Я буду послушной. Честно, — тише говорю я, умоляюще заглядывая в его безжалостные глаза.

— Тебе нужно потренироваться убеждать меня в подобных вещах, — насмешливо говорит он, очевидно, не доверяя моим словам, но разрешает встать и даже помогает в этом деле.

Я в полусогнутом положении морщусь, потирая свои затекшие колени.

— Одевайся, — он хочет, чтобы я выглядела сексуально и не отступается от своих планов.

— Зачем? Я уже раздета, хоть сейчас бери и пользуйся, — непонимающе смотрю на Максима, который недовольно посмотрел на меня. Видимо, я сказала это довольно язвительно… Да, мне сложно привыкнуть быть покладистой девочкой.

Господин Гордеев настолько выразительно на меня смотрит, что складывается впечатление, будто он желает пытать меня этим суровым взглядом. Я не стала дожидаться его оправданий или доводов, а стала надевать комплект нижнего белья, пояс и чулки.

Я очень послушная, разве не видно?

Максим в этот момент отходит, пока я не отпускаю его взглядом, наблюдая за передвижением. Он искупался, от него веет свежестью и мускусом, а еще переоделся. Только решил не утруждать себя, и надел только черные штаны, ткань которых напоминает насыщенный переливающийся от света атлас.

Обнаженный торс теперь стал немного меня разочаровывать, нежели восхищать.

Он настроен на близость, причем обоюдную, трепетно угодливую и горячую.

Не был бы он таким законченным мудаком, тогда я… О да, я бы сама его изнасиловала на удивительно широкой кровати, но теперь близость с Господином Гордеевым отталкивающая и достаточно пугающая.

Закончив наряжаться, продолжаю стоять на месте. Максим оборачивается, хищно изучая меня в прозрачном одеянии, которое совершенно ничего не скрывает, но смотреться должно вполне соблазнительно.

— Ты знаешь, как в древности наказывали женщин за измены, Ярослава? — а вот его вопрос мне совсем не понравился, настолько, что я мельком оглянулась на дверь, все еще призывно открытую.

Максим садится в широкое кресло, и я уверенна, что оно безумно удобное. Тоже хочу присесть и ни о чем не думать.

Гордеев все еще ждет ответа, но я молчу, не желая отвечать на такие вопросы.

Молчание затягивается…

— По-разному, — неохотно отвечаю я.

— Очень по-разному. В древнем Таиланде женщин заковывали и давали возможность слону ее насиловать на потеху публике, или сразу кидали под его ноги, чтобы предательницу затоптало животное, — рассказывает Максим, откупоривая бутылку, плеснув в стакан, скорее всего, виски. — А вот в Китае женщин обмазывали салом и отправляли на улицу, к стае голодных собак, чтобы те растерзали грешниц и съели живьем, — у меня по коже бегут мурашки.

Какого черта?!

— Я тебе не изменяла, — прошептала я на одном взволнованной выдохе, посмотрев на Максима. Его взгляд скользит по моему телу облизывая. — Это правда.

— В Риме женщин продавали, как рабынь каждому желающему. В Греции убивали любым изощренным способом. А в Исламских государствах женщины практически всегда верны своим мужчинам, наверное, потому что жестокие наказания существуют по сей день, — продолжил он, отпивая алкоголь из стакана, разглядывая меня.

Он сидит расслабленно, с вальяжно закинутой ногой на другую ногу, опустив руки на подлокотники, терзая меня своим взглядом.

— Макс, прекрати это делать, — жалостливо взмолилась я. — Хочешь меня запугать?

— Я хочу донести до тебя единую, но очень важную мысль, Ярослава. Ты предательница, изменщица и интриганка. Раньше бы с такой обошлись слишком жестоко, но тебе повезло, что сейчас мир стал цивилизованным, а от наказания, если постараться, можно получить удовольствие, — он усмехнулся, подзывая меня рукой к себе поближе.