Затаив дыхание - Адам Торп

— Потрясающе, Милл. Правда.

И в ту же минуту вспомнилось: Кайя по-эстонски значит «эхо».

— Люблю тебя, муженек.

— И я тебя, Милл, жутко люблю.

На следующий день он решил зайти в кондитерскую «У Луи» за хлебом и выпечкой. Был вторник, и Милли, как обычно, спозаранку ушла в фитнес-клуб. Когда он уже отпирал замок, в почтовую щель протиснулась толстенная газета «Гардиан» и повисла на двери, точно кусок оленьего филея.

Хлебнув коньяку, Джек не очень твердым шагом двинулся по Хай-стрит. Ночной свежести как не бывало, вокруг колыхалась духота, наступал жаркий августовский день. Какой-то человек, смахивавший на Эррола Флинна [62], переходил улицу, не отрывая глаз от эсэмэсок на мобильнике. Витрина книжного гиганта «Уотерстоунз» была уставлена изданиями Джона Ирвинга. Огромный грузовик «Теско-Метро» сворачивал на Хит-стрит, заслоняя собой целый ряд магазинов. Джеку в очередной раз почудилось, что мир утрачивает многообразие; интересно, подумал он, посещает ли подобное чувство кого-нибудь еще, кроме восьмидесятилетних старцев?

В «У Луи» он купил к завтраку два круассана с яблочной начинкой и несколько липких булочек с изюмом — к чаю. Кондитерскую наполнял чудесный, совсем не английский аромат. Ему вспомнился Таллинн, сердце затрепетало. Нет, дело совсем не в коньяке. В кафе при кондитерской сидел один-единственный посетитель: строгая элегантная дама со смущенным видом завтракала пирожными. Джек отвел глаза — не к чему таращиться на нее. Он был в полукоматозном состоянии и не отвечал за свои действия.

Ну, приятель, ты и влип.

Надо купить молока и еще чего-нибудь съестного. Он пересек улицу и вошел в «Теско-Метро». Уже на выходе, подыскивая у кассы мелочь, он выронил несколько пенсов, но подбирать не стал, однако стоявшие сзади покупатели подняли монетки и протянули ему, будто он калека или старик. Человеку часто кажется, что он знает людей насквозь, и вдруг убеждается в обратном, мелькнула мысль; просто о них обычно думаешь так, как тебе потребно думать. Грузовик с надписью «Теско-Метро», загородив собой всю застекленную стену перед кассами, ритмично выпускал шлейф выхлопных газов; его разгрузочный механизм внезапно ожил и так оглушительно заскрипел и зашипел, что Джек невольно прикрыл ладонями уши. Он заметил, что вообще стал острее реагировать на самые обычные шумы. Окружающих вроде бы ничуть не беспокоили ни мотоциклы без глушителей, ни грохот и рев мусоросборников, ни люди, во все горло орущие в мобильники. А Джека бросает в пот даже от звука разгоняющегося на повышенной передаче автомобиля. Разухабистая музыка, несущаяся из бутиков, для его слуха — сущая мука: будто кто-то водит острой палкой по ребрам, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Для него единственное спасение — это маленький, опушенный камышом остров и очистительная процедура в сауне.

Джеку вспомнилась главная улица, по которой примерно раз в десять минут проезжают пухлобокие машины с хромированными бамперами, оставляя за собой легкий запах кожи и грецкого ореха. В газетном киоске он купил «Хэм-энд-Хай» [63], во всех заголовках бросалось в глаза слово ТЕРРОР; он внутренне вздрогнул: неужели опять что-то случилось, пока они пили коньяк? Но нет, обошлось, это протяжное эхо взрывов — дружно ударили тарелки, четырежды зазвенели литавры, резонируя до малой октавы, растворяясь в седьмом обертоне. А может быть, пресса всего лишь искусственно длит случившееся, вызывая у читателей эмоциональный отклик не менее ловко, чем музыка.

У Джека отлегло от сердца, но, как ни странно, он почувствовал, что слегка разочарован. Наутро после второй серии взрывов «Индепендент» вышла с заголовком «Город страха» — вполне в духе массовых газет; Джек похолодел, но, поглядев вокруг, не увидел ни малейших признаков паники.

Зато когда в тот же день представители правоохранительных органов в упор расстреляли ни в чем не повинного человека, он перепугался не на шутку.

Стоя в очереди, он взглянул на первую страницу «Хэм-энд-Хай»: в Излингтоне зарезали молодого пассажира автобуса, когда тот возмутился, что в его подружку швырнули горсть чипсов. А ведь на его месте мог быть я, подумал Джек. Если в мою девушку стали бы швырять чипсы, вряд ли я подставил бы обидчику другую щеку. Подумать только: едешь себе на автобусе, живой и здоровый, а через минуту ты — труп. Он живо представил себе эту сцену, только чипсы сыпались с лица Кайи, а не Милли. Он сообразил, что давным-давно не ездил на автобусе.

От большинства людей его отделяет ерундовина под названием «деньги».

Джек вышел из киоска. На перекрестке, дожидаясь зеленого света, стоял блестящий черный «роллс»; за рулем сидел шофер, на заднем сиденье — восточного вида человек в темных очках, какой-нибудь саудовский принц. Джек взглянул на номерной знак: AA1 ЮВ. На душе полегчало, появился повод для презрения.

Магазин «Гэп» только-только открылся, из дверей неслись звуки «Ред Хот Чили Пепперс», проникая прямо в мозг, пока Джек варил кофе. Завтрак он накрыл в «зимнем саду». Так они назвали пристройку площадью в двадцать футов, которую спроектировали сами; одна стена представляет собой двустворчатые, до полу, окна, вошедшие в моду в эпоху Эдуарда VII; здесь высится целый лес растений в горшках, и кажется, что дом незаметно переходит в сад. На половицах из древесины вяза стоит сосновый стол голландской работы начала двадцатого века; очень красивая получилась комната. При свете солнца именно здесь Джек острее всего ощущает довольство жизнью.

В тот день там висел не сильный, но тяжелый запах лилий, перебивавший даже ароматы сада. Растворив стеклянные двери, Джек увидел на заросшей лужайке птичку, она неторопливо разгуливала по траве. Их садовник, Уилл, лысеющий обломок времен хиппи, никогда не вылезавший из джинсового комбинезона, пребывал в убеждении, что сорняки прекрасны. Его главным орудием были грабельки для выковыривания маргариток, которые он, впрочем, не трогал. Садовник обходился Миддлтонам в кругленькую сумму. Специалисты по ландшафтному дизайну, знакомые Милли, отнюдь не считали сад неряшливым, а наоборот, утверждали, что их маленькое поместье — образец сельской живописности. Его даже фотографировали для глянцевых журналов. Джеку же их запущенный сад напоминал нечесаного оборванца.

Милли еще не вернулась. У них с женой была настоящая ночь любви, так может, впереди ждет удача? Но он почему-то не может вообразить Милли беременной или баюкающей живого ребенка, а не маленького мертвеца; зато вдруг представилось, что она входит и объявляет: «Джек, мне нужно решительно переменить свою жизнь. Хватит с меня иллюзий. Я влюбилась в женщину и улетаю в Берлин. Мне все равно, будут у меня дети или нет. Она художница, делает видеоинсталляции, ее зовут…»