Луна доктора Фауста - Франсиско Эррера Луке

– И хорошо владеть им, – мрачно добавил Перес де ла Муэла. – Не думаю, что они легко расстанутся со своим золотом.

– Мне бы очень хотелось знать, – перебил их Спира, – почему могущественный и умелый народ отдал драгоценности вонючим и вшивым дикарям. Ну-ка, спросите его, маэсе Мартин.

Касика заметно встревожил этот вопрос, но отвечать на него он не пожелал.

– Или не может объяснить, или не хочет, – развел руками Мартин.

Спира после недолгого размышления сказал:

– Что ж, тогда я поговорю с ним по-другому. Пытать его!

Однако напрасно держали испанцы ноги касика над раскаленными угольями – ничего, кроме воплей, от него не услышали и ничего нового, кроме того, что клад «находится по эту сторону хребта, совсем рядом с ним», не узнали.

Тотчас тронулись в путь и шли без привала до полудня, пока не добрались до очередной деревни на берегу широкой и полноводной реки.

Однако все жители, за исключением безногого старика, чуть завидев их, бросились наутек.

– Ну, – сказал Гуттен, – наша слава бежит впереди нас.

Мартин завел с калекой разговор, объясняясь не словами, а жестами и гримасами, а потом озадаченно почесал в затылке.

– Он говорит, что река называется Гуавиаре, а значит это на их языке «лошадиная река». Вот я и не понимаю, как могли дать реке такое имя. если мы первые, кто привел сюда лошадей.

Наступила ночь, звезды густо усыпали небосклон. Эстебан Мартин растянулся на земле, закинул голову. Рядом с ним Спира и его капитаны жевали маисовые лепешки. Внезапно переводчик вскочил как ужаленный.

– Поглядите, ваша милость! – в ужасе вскричал он, указывая вверх. – Исчезла Полярная звезда! Мы дошли до края земли!

Наутро Спира велел подать астролябию, долго что-то измерял и подсчитывал, а потом поднял голову и медленно произнес:

– Господа, наше местоположение – два и три четверти градуса северной широты. Мы почти на экваторе, где золото – под ногами, как камни.

Было девятнадцатое января – ровно два года со дня выхода экспедиции из Коро.

И снова перед путешественниками оказалась река, а на противоположном ее берегу их ждали человек сто индейцев. Пехотинцы обвязались веревками, кавалеристы пришпорили лошадей, переправились, стали разглядывать уродливых смеющихся женщин, щуплых приветливых мужчин. Сельва начиналась в нескольких шагах от реки, и испанцы вошли в нее следом за хозяевами. Невиданное зрелище открылось их взорам: гигантские деревья вздымали шагов на двести в высоту переплетенные кроны, образуя непроницаемый купол: восемь человек, взявшись за руки, не смогли бы обхватить такой ствол. Ноги утопали в густом ковре опавшей гниющей листвы. Палящий зной прибрежной равнины уступал здесь место влажной и сырой прохладе. Какая-то птица время от времени издавала пронзительный, металлический звук. В четверти лиги находилась деревушка, притулившаяся у подножий гигантских деревьев. Появились корзины с лепешками и рыбой.

В ответ на вопрос о городе золота касик засмеялся и поманил Спиру за собой. В большой хижине грудами лежали золотые и серебряные вещицы – такие же, какие они видели раньше.

– Ого! – присвистнул Спира. – Да тут целое состояние!

Касик охотно рассказал, откуда взялись сокровища:

– Далеко отсюда лежит страна, с которой мы торгуем. В обмен на перья длиннохвостых попугаев жительницы ее дают нам эти твердые, желтые и блестящие штуки.

– Жительницы? – удивленно переспросил Спира.

– Он утверждает, что на юге живет могущественное племя, состоящее из одних только женщин.

– Что? Что? Как? – посыпались недоуменные возгласы.

– Да, он ясно сказал, что они воинственны, сильны, бесстрашны в бою и обходятся без мужчин.

– Неужели это те самые амазонки, о которых рассказывается в древних преданиях? – изумился Спира.

– Ив романе «Ивы Эспландиана» речь идет о них! – подхватил Филипп. – Эспландиан – это сын Амадиса Галльского, помните?

– Конечно, помним, – отозвался лекарь. – Как там звали царицу амазонок? Калафия, кажется?

– Она жила на острове Калифорния, – добавил Лопе, – и, страстно влюбившись в Эспландиана, спасла Константинополь от нашествия турок.

– Да-да! – радостно воскликнул Перес де ла Муэла. – Калафию иначе звали еще Коньори, и страна ее была полна золота и драгоценных камней. Все сходится! Калифорния – это и есть пресловутый Дом Солнца.

– Эти воительницы живут в десяти переходах отсюда, – продолжал переводить Мартин, – но между ними и нами лежат земли, занимаемые племенем жестоких людоедов…

– Не смерть страшна, – заметил Перес де ла Муэла. – Противно, что тебя разжуют, проглотят и переварят…

– Это еще не все, – говорил Мартин. – Чтобы попасть к амазонкам, надо еще пройти край омагуа: они умеют строить дома из камня, живут в городах, у них много золота и еще больше солдат. Вождь утверждает, что нам их не перехитрить и не одолеть.

– Я с той самой минуты, как увидел эти произведения искусства, твержу вам: народ, который умеет создавать такое, умеет и владеть оружием. И неважно, как он называет себя – амазонками или племенем омагуа. Быть может, касик присоветует нам что-нибудь дельное? – вмешался лекарь.

– Наконец-то я слышу от тебя разумные речи, – сказал Лопе. – И дикарь этот рассуждает вполне разумно: опасно, мне кажется, идти дальше, не разведав, что нас там ждет.

Сведения касика несколько остудили пыл испанцев. Мнения разделились: одни предлагали вернуться в Коро за подкреплением и припасами; иные же – и Эстебан Мартин в их числе, – напротив, вызвались идти на разведку. Спира молча и внимательно слушал тех и других. «Половина хочет идти назад, половина – вперед», – думал он.

– Маэсе Мартин, – молвил он наконец, – отберите сорок добровольцев и немедля отправляйтесь вниз по реке. Я же с остальным отрядом буду ожидать вас здесь.

Своей охотой согласились идти сорок три человека, и уже через час пристыженные и смущенные солдаты глядели, как их товарищи во главе с переводчиком один за другим исчезали в густых зарослях.

– Прощайте, сосунки! – крикнул один из добровольцев. – Остерегайтесь здешних индейцев: как бы они не истолковали ваше малодушие превратно и не взяли вас себе в наложницы!

Через четыре дня пошли проливные дожди, и, хотя густая листва крон плотным навесом задерживала воду, по стволам беззвучно катились вниз струйки, и земля в конце концов размокла. Только теперь поняли испанцы, с каким расчетом строили индейцы свои хижины на широченных ветвях: вовсе не потому, что боялись хищников – кроме дроздов, здесь не было ни животных, ни птиц, – а спасаясь от потопа.

Солдаты проводили в унынии и печали целые часы, складывавшиеся в дни и недели.

– Лучше нам бы пойти с переводчиком, чем сидеть на жердочке на манер мартышек да глядеть, как подступает вода, – мрачно сказал один из них.

– Хуже нет, чем оробеть не вовремя, – вздохнул другой. – Не все ли равно, где мокнуть – там или здесь? В Варавариде были хоть индеаночки смазливы, а здесь такие рожи, что с души воротит. Ничего у них нет, кроме вшей да блох.

– Пари держу, – встрял в беседу третий, – что если Мартин и прочие отыщут Дом Солнца, то, не раздумывая долго, возьмут, сколько могут, и смоются.

– Я сам этого опасаюсь, – сказал Перес де ла Муэла. – Минуло уже три недели, а о них ни слуху ни Духу.

Внизу раздались какие-то крики. Гуттен и лекарь первыми соскользнули на землю и увидели Лопе де Монтальво, державшего под уздцы коня. Соскользнувший с седла всадник безжизненно висел на стременах.

– Это Эстебан Мартин! – крикнул Лопе. – Он весь изранен и чуть дышит. Индейцы нашли его на берегу. Мне кажется, он при смерти.

– А где остальные? – спросил прибежавший Спира. Мартин с трудом открыл глаза.

– Что произошло, маэсе Мартин? – продолжал допытываться губернатор. – Где ваши люди?

– Всех убили, – еле выговорил переводчик. – Я один спасся… Дальше не ходите… Это предприятие проклято… Назад, ребята, назад…

На этих словах он впал в беспамятство и через три дня, так и не придя в себя, умер.

В ночь его смерти Спира мрачно сказал Филиппу:

– Большая потеря. Он был превосходный переводчик и проводник. Но для него это наилучший исход: ничего хорошего не ожидало бы его по возвращении в Коро. – И продолжал, отвечая на недоуменный взгляд Гуттена: – Почтенный маэсе Мартин был приверженец катаров – богомерзкой ереси, некогда пышно цветшей в Европе. По приказу папы города, где гнездились катары, еще триста лет назад были сметены с лица земли, а сами они истреблены поголовно. Катары считали себя праведниками, хотя не верили в непорочное зачатие и не считали самоубийство грехом, полагая, что оно угодно богу.

– Не может быть, чтобы Мартин…

– Может, может! Помните историю с уткой? А перепончатая лапа, которую он вырезал, украшая алтарь? Помните?