Соперницы - Ольга Карпович

Навострила, Лариска, навострила. Как только захлопнется за ней калитка проходной, начнет она действовать. На все пойдет — подлог, подкуп — только бы уехать отсюда. Как в том старом анекдоте — хоть тушкой, хоть чучелком. Здесь все навсегда погублено, перечеркнуто, уничтожено. Она вырвется, сбежит отсюда, унося с собой единственное, что у нее еще не отняли, — маленького сына. Она взломает собственную голову и вытряхнет из нее прошлое, сожжет. А потом начнет все сначала. И будь она проклята, если ее ребенок — несчастный, крохотный мальчик, с самого рождения отвергнутый миром и собственным отцом, — не получит самой лучшей, самой обеспеченной, блестящей и беззаботной жизни. Если она не расплатится с ним сполна за это его горькое тюремное детство!

21

Ночная темень давным-давно схлынула, в окна ломилось радостное утро, а они все продолжали изводить друг друга бесконечными: «Почему ты ничего не сказала?» — «А кому я должна была сказать? Следователю? Адвокату? А может, свидетельнице обвинения?» — «Но как ты… Господи, моему сыну восемнадцать, а я только сейчас узнаю о его существовании!» — «А что бы это изменило? Все эти годы у тебя была другая семья…»

Только когда явился с завтраком выутюженный стюард, Стефания вдруг спохватилась, что со вчерашнего вечера так и не видела Эда.

— Ты нашел сына, а я, похоже, потеряла, — с нервным смешком пошутила она. — Мальчишка совсем от рук отбился. Подозревает меня в чем-то, требует правды. Видишь, ночевать не явился — все в знак протеста, конечно.

— А ты… Что ты говорила ему об отце? — осторожно спросил Евгений.

— А что я могла сказать? — Она подняла руки, поправляя волосы у зеркала, тонкие белые пальцы быстро мелькали среди глянцевитых темно-каштановых прядей. — Он думает, что его отец — Фабрицио, мой покойный муж. До недавнего времени эта информация его устраивала и лишних вопросов он не задавал. А теперь отчего-то решил доискиваться до истины.

— Но теперь ты скажешь ему? Мы скажем!

— Не знаю, — она вдруг прикрыла лицо руками, как подкошенная, опустилась на низкий пуфик.

Заколка отскочила, и волосы темной волной хлынули на плечи, скрыли лицо. Евгений склонился к ней, сжал ладонями покатые плечи.

— Ты что?

— Я боюсь! — Она вскинула голову, ожгла его влажными темными глазами. — Я боюсь потерять его… Ты не понимаешь, для него я — почти святая, идеальная женщина без недостатков. И вдруг он узнает такое — про нас с тобой, про мой арест, про тюрьму… Это потрясет его, и он отвернется от меня… А я не могу этого допустить. Тебе, наверно, сложно будет поверить, но Эдвард — все для меня. Все остальное — мое положение, известность, деньги — не имеет никакого значения, если его не будет рядом со мной.

— Перестань! — он коснулся губами ее виска. — Он не поступит так с тобой. Он поймет… Мы объясним ему!

— Поймет? Ты сам многое понимал в восемнадцать лет?

— Но ведь он твой сын! — с убежденностью возразил Евгений. — А значит, в нем наверняка есть способность к сопереживанию, к милосердию. Ты просто не могла воспитать его другим!

Светлана недоверчиво покачала головой:

— Боюсь, ты слишком высокого мнения о моих педагогических способностях.

— Но пойми, это придется сделать. Ты ведь сама говоришь, что он начал что-то подозревать, замучил тебя вопросами. И потом… как ты объяснишь ему мое появление? Если, конечно…

Он замолчал, смешавшись. Все эти часы они, словно сговорившись, избегали разговоров о будущем. Что произошло между ними? Просто короткая вспышка, дань ностальгии? Или наконец свершилось то, чему давно суждено было случиться, и теперь они останутся вместе, уже навсегда? Они на мгновение сошли с ума, теперь же пришло время трезво взглянуть на вещи. Она — знаменитость с мировым именем, он — нищий, никому не известный художник. Когда-то, тысячи жизней назад, их любовь не выдержала все сильнее ощущавшейся разницы в социальных статусах. Правда, они были тогда очень молоды, вспыльчивы, бескомпромиссны. Не желали ничего понимать и прощать. Кто знает, возможно, если бы им выпало встретиться взрослыми, состоявшимися людьми, может, все получилось бы по-другому. Может, они не наворотили бы столько… А может, не сказали бы друг другу и пары слов…

И вдруг — немыслимый подарок небес, второй шанс. Возможность все переиграть и исправить. Обрести семью, потерянную многие годы назад. Восстановить веру в самого себя. Да, пропасть между ними еще расширилась, стала просто-таки бездонной, но ведь и они сами повзрослели, стали мудрее, терпеливее, милосерднее. Может быть, на этот раз им удастся перешагнуть ее? А помочь в этом, наверное, сможет пока почти незнакомый Евгению длинный вихрастый юноша с бесхитростным прямым взглядом зеленоватых глаз…

— В общем, я думаю, мы должны сказать ему правду, — закончил Евгений.

Света качнула головой, решительно поднялась на ноги:

— Я все же полагаю, прежде всего мы должны его найти!

Когда я проснулась, было уже поздно, в маленький круглый иллюминатор давно ввалился жаркий день. В каюте удушливо пахло жареными курами из ресторана на верхней палубе. Эд дремал рядом, трогательно разметав медные кудри по тощей подушке. Откинувшись навзничь, он занял почти всю поверхность узкой койки. Вечером нам как-то удавалось уместиться на ней вдвоем, ночью же мой мальчик, не привыкший к спартанским условиям, забылся и почти вытеснил меня на пол. Я кое-как балансировала на краю полки, отчего-то не решаясь толкнуть его в бок, заставить потесниться. Подтрунивала над собой: «Ты совсем, я вижу, поехала головой, дорогая? Трясешься над ним, как над сокровищем, оберегаешь сладостный юношеский сон, трепещешь и раскисаешь, глядя на золотистые веера мирно опущенных ресниц? Вот дура!» И, несмотря на собственный непобедимый цинизм, до самого утра боялась сделать резкое движение, чтобы не разбудить моего уснувшего мальчика, впервые испытывая радость заботиться о ком-то, отдавать, не ожидая ничего получить взамен.

Уже под утро Эду снова приснилось, что меня кто-то похищает, и он, не разжимая век, бросился меня спасать. Схватил, стиснул обеими руками, притянул к себе, что-то неразборчиво бормоча. Как будто даже во сне он боялся потерять меня. Уткнувшись носом в его плечо, я задремывала. Упиваясь удивительным чувством защищенности, отгороженности от недружелюбного внешнего мира, сознавая, что, какая бы опасность мне ни угрожала, мой золотой мальчик спасет меня.

И вот теперь я проснулась от дробного стука в дверь. Вскочила с постели, на ходу натянула футболку Эда и открыла. На пороге стояла Стефания.