Сила шести - Питтакус Лор

— О'кей. Э-э, Рэйчел? — говорит Сэм. — Бритни?

— Ужасно, — отзывается она.

— Ладно. Тогда Ребекка? Клэр? А, знаю. Беверли.

— Ты сумасшедший, — смеется Шестая. Она толкает Сэма в бедро, он притворно стонет и трет больное место. Он в ответ пару раз тычет костяшками пальцев в ее бицепс. Она изображает страшную боль.

— Ее зовут Марен Элизабет, — говорю я. — Марен Элизабет.

— Зря ты проговорился, — откликается Сэм. — Я уже собирался назвать Марен Элизабет.

— Ну, конечно, — замечает Шестая.

— Нет, точно собирался! Марен Элизабет звучит довольно круто. Хочешь, мы будем тебя так называть? А за Джоном останется номер, правильно я говорю, Четвертый?

Я почесываю голову Берни Косара. Не думаю, что я могу привыкнуть называть его Хедли, но я мог бы приучиться называть Шестую Марен Элизабет.

— Думаю, тебе нужно взять человеческое имя, — говорю я. — Если не Марен Элизабет, то какое-нибудь другое. Я имею в виду, оно пригодится хотя бы в присутствии посторонних.

Все замолкают. Я оборачиваюсь и достаю из Ларца бархатный чехол с солнечной системой Лориен. Я кладу шесть планет и солнце на ладонь и смотрю, как они зависают в воздухе и оживают. Когда планеты начинают кружить вокруг солнца, я обнаруживаю, что могу силой мысли приглушать их свечение. Я намеренно отвлекаюсь на них и на целых несколько секунд успешно забываю, что скоро могу увидеть Сару.

Шестая поворачивается, смотрит на тусклые планеты, парящие у моей груди, и наконец говорит:

— Не знаю. Мне нравится имя Шестая. Когда меня звали Марен Элизабет, я была другой. А Шестая мне подходит. Если кто-нибудь спросит, можно сказать, что это просто сокращение от другого имени.

Сэм оборачивается к ней:

— От какого? Шестидесятая?

* * *

Я ставлю на плиту чайник и семь кружек. Пока вода закипает, я выпуклой частью стальной ложки растираю в пыль три из тех таблеток, что украла у матери Гектора. Рядом стоит Элла и наблюдает — она всегда наблюдает, когда наступает моя очередь готовить сестрам вечерний чай.

— Что ты делаешь? — спрашивает она.

— Что-то такое, о чем, возможно, потом придется пожалеть, — говорю я. — Но я должна это сделать.

Элла расправляет на столе кусок скомканной бумаги и утыкает в него кончик карандаша. Тут же появляется замечательный рисунок тех семи кружек, которые я выстроила в ряд. Судя по тому, что я сумела у нее выудить, пара, с которой она встретилась в кабинете сестры Люсии, заявила, что «может дать много любви». Я не знала, как долго продолжалась встреча, но Элла говорит, что завтра они опять придут. Я знаю, что это значит, и разливаю по чашкам кипяток из чайника так медленно, как только могу, чтобы она подольше оставалась со мной.

— Элла? Как часто ты думаешь о своих родителях? — спрашиваю я.

Ее карие глаза распахиваются.

— Сегодня?

— Конечно. Сегодня или в любой другой день?

— Не знаю… — Она замолкает. И после паузы говорит: — Миллион раз?

Я наклоняюсь и обнимаю ее. Не знаю, от жалости к ней или к себе. Ведь мои родители тоже умерли. Пали жертвами войны, которую я когда-то должна продолжить.

Я высыпаю порошок от таблеток в кружку Аделины, жалея о том, что приходится к этому прибегнуть. Но у меня нет выбора. Она может безропотно ждать смерти, если ей так хочется, но я отказываюсь сдаваться без борьбы, не сделав всего, что только в моих силах, чтобы выжить.

Элла остается за столом, а я беру поднос и иду разносить чай. Я хожу по всему приюту и по одной раздаю кружки. Когда меня направляют в помещение сестер, чтобы отдать чай Аделине, я передвигаю предназначенную ей кружку на самый край подноса. Она берет ее с вежливой улыбкой.

— Сестра Камила плохо себя чувствует, и меня просили сегодня подежурить вместо нее в вашей спальне.

— Хорошо, — говорю я. Пока я думаю о том, какие возможности сулит пребывание в одной комнате с Аделиной, она делает большой глоток из кружки. Не знаю, сделала ли я огромную ошибку или очень себе помогла.

— Так что скоро увидимся, — произносит она и подмигивает мне. Я ошеломлена и едва не роняю с подноса последние две кружки.

— Х-хорошо, — с запинкой отвечаю я.

Через полчаса наступает отбой, но никто сразу не засыпает, многие девушки перешептываются между собой в темноте. Я каждые несколько минут поднимаю голову и смотрю на Аделину, которая лежит на кровати в другом конце спальни. Меня так смутило ее подмигивание.

Проходит еще десять минут. Я знаю, что большинство девушек еще не спят, равно как и Аделина. Обычно на своем дежурстве она быстро засыпает. Я делаю вывод, что она тоже ждет, пока все заснут. Теперь я думаю, что своим подмигиванием она давала понять, что хочет продолжить разговор. В комнате наступает тишина. Я выжидаю еще десять минут и поднимаю голову. Последние полчаса Аделина не шевелилась, поэтому я отрываю левые ножки ее кровати от пола и слегка покачиваю. Вдруг она выбрасывает вверх левую руку, словно белый флаг признавшего свое поражение, и показывает на дверь.

Я сдвигаю одеяло, встаю и на цыпочках выхожу из комнаты. В коридоре я отступаю на несколько шагов в затененное место и жду, затаив дыхание и надеясь только, что Аделина с сестрой Дорой не устроили мне какую-нибудь ловушку. Через тридцать секунд появляется Аделина. Она идет с трудом, покачиваясь из стороны в сторону.

— Идем со мной, — шепчу я, беря ее за руку. Я уже много лет не держала ее за руку, и мне вспоминается, как мы цеплялись друг за друга, когда плыли на судне в Финляндию, я тогда страдала от морской болезни, а она была здорова. Когда-то мы были так близки, что между нами нельзя было просунуть и листок бумаги. А сейчас даже прикосновение ее руки кажется чужим.

— Я так устала, — признается Аделина, когда мы поднимаемся на второй этаж. Мы уже на полпути к северному крылу и к колокольне, запертой на замок. — Не понимаю, что со мной случилось.

Я-то понимаю.

— Хочешь, я тебя понесу?

— Ты не сможешь меня нести.

— Не на руках, — говорю я.

Она слишком утомлена, чтобы спорить. Я концентрируюсь на ее ногах и ступнях, и вот через несколько секунд я уже оторвала Аделину от пола и несу ее по воздуху по пыльным коридорам. Мы в молчании проходим мимо высеченных в каменной стене старинных статуй и попадаем в более узкий коридор. Я тревожусь, как бы она не уснула, но тут она говорит:

— Просто не верится, что ты телекинезом заставляешь такую пожилую даму парить по коридорам. Куда мы направляемся?

— Мне пришлось его спрятать, — шепчу я. — Мы уже почти на месте, поверь мне.

Я отпираю замок, и он повисает на ручке дубовой двери. И вот я уже иду за парящей Аделиной вверх по винтовой лестнице, которая ведет в северную колокольню. Я слышу, как наверху тихо мяукает Наследие.