Белоснежка и семь клонов - Катя Чудакова

Однако встреча с государством всеобщего благоденствия оказалась не столь радужной, как он ожидал. Собратья-коммунисты мало того, что не приняли его с распростертыми объятиями, начали бесконечные проверки, допросы и опознания. В результате, ничего не добившись, Альфреда на всякий случай отправили в лагерь, чтобы он поработал на благо новой родины.

Познав на себе все прелести вожделенного рая на земле и познакомившись в лагере с другими заключенными, Альфред понял, что, по сравнению с другими, у него хотя бы была какая-то зацепка, к которой можно было подвесить обвинение: он чужестранец и прибыл из капиталистической страны. Пусть она еще в то время не была вражеской, но все равно – чужая, и он мог бы теоретически быть шпионом. А вот за что сидели там же честные советские труженики – этому объяснения дать не мог никто. Враги народа? Но ведь они сами и есть тот самый народ. Получается, враг сам себе? Пытаясь понять феномен советской власти и свою ошибку, Альфред очень быстро овладел русским языком, тем более что изучать его он начал еще у себя на родине. Мечтал прочитать Ленина в оригинале.

В некоторых спорных или тяжелых случаях, когда медсестры и фельдшер сомневались в своих силах, а до визита доктора было еще далеко, приглашали для консультации Альфреда Коха. Все это делалось, конечно, неофициально. Иначе, как было бы можно доверить врагу лечение людей? Впрочем, таких людей – наверное, можно. Враги народа – это как бы вообще не люди, а военнопленные – тем более.

Как бы то ни было – медицинские познания Альфреда спасли жизнь многим военнопленным и политзаключенным трудового лагеря в уральском поселке Шурино, столкнулся с ним и Дитмар, хотя с его ранением прекрасно управлялись и медсестрички.

Слово за слово – и они обнаружили массу общих знакомых. Альфреду, естественно, было знакомо имя профессора Бауэра, отца Дитмара. Встречаясь в столовой или в свободное от работы время, они беседовали и о научных проблемах, и о будущем Германии и Австрии, а заодно Альфред давал Дитмару уроки русского языка.

Занятия продвигались успешно и безо всякого напряжения – Дитмару легко давались языки, и он с удовольствием занимался их изучением.

За время работы в «Лебенсборне» он освоил датский язык, свободно общался с семьей столяра Петерсена и по необходимости – с другими датчанами. Английский он освоил еще в гимназии и без проблем читал специальную научную литературу, которая издавалась в основном на английском языке. В итоге, это и стало поводом его высылки на фронт. Впрочем, утверждать такое можно только с большой натяжкой. Не этот – так нашелся бы другой повод, коль уж злобный майор Кюлер задался целью вышибить подальше более молодого и удачливого соперника за место в постели Ангелы Вайс.

Странно, но в памяти Дитмара Ангела стала приобретать какие-то расплывчатые очертания. А ведь поначалу он ее частенько вспоминал, прокручивая в голове картинки «курортной» датской жизни. А вот со временем, как и любой курортный роман, он стал чем-то далеким и почти нереальным. А вот к страстной колдунье из снов Дитмар стал относиться как к своему ангелу-хранителю. Он знал, что она всегда где-то рядом с ним и чувствовал, что, благодаря ее высшему покровительству, остался живым после кровавого боя. Может быть, одним из очень немногих.

Та самая ночь сладких грез, накануне боя под Курском, когда он впервые увидел темноволосую красавицу, как будто провела четкую линию между его прошлым и будущим. Детство, легкомысленное отношение к жизни, первый сексуальный опыт остались где-то далеко позади, а впереди – плен, расплывчатые перспективы, тяжелый труд и она, Эсмеральда, – так Дитмар называл девушку в своих снах-грезах. Парадоксально, но он не чувствовал отвращения к своей теперешней жизни. Более того, ощущение самоистязателя, искупающего грехи, приносило ему удовлетворение, а Эсмеральда приходила к нему по ночам, чтобы утешить и влить в него новые силы.

Эхо войны порой докатывалось и до них – прибывали эшелоны с новыми военнопленными, и от них старожилы узнавали о событиях на фронтах. Дитмар искренне радовался победам советской армии. Ведь речь шла в первую очередь об уничтожении фашизма и национал-социализма.

Дитмара поначалу удивляло, что немецких национал-социалистов в Советском Союзе причислили к фашистам, хотя на самом деле фашистами назывались только итальянские националисты во главе с Муссолини. Но потом Альфред Кох разъяснил ему причину этого недоразумения. Наличие в названии «национал-социализм» второй, «социалистической», части могло вызвать недоразумения и кривотолки – поди, объясни всем и каждому, что «их» и «наш» социализм – совершенно разные вещи. Проще назвать его звучным и ни на что не похожим словом «фашизм».

Но еще древние философы отмечали, что от названия или навешенного ярлыка суть явления или сущность предмета не меняется.

Дни сменялись днями, за осенью следовала непривычно холодная для жителей центральной Европы зима. Удивительно, но Дитмар за все это время не подхватил даже банального насморка. Про рану он почти уже забыл, хотя остался довольно приличный рубец, который изредка напоминал о своем существовании ноющей болью, предупреждающей о приближении снегопада или проливного дождя. Впрочем, такими «барометрами» располагало не менее половины его лагерных собратьев. Дитмар возмужал, лицо его обветрилось, кожа домашнего неженки огрубела и стала почти нечувствительной к уральским морозам. Единственное, что его беспокоило – очки. Последняя, оставшаяся у него пара, была в крайне разболтанном состоянии. Как ни старался он их беречь, подклеивал, обматывал изолентой, но существовать им, похоже, оставалось недолго. Думать об этом Дитмару совершенно не хотелось, потому как, несмотря на общее относительное здоровье, зрение его не стало лучше.

Весть о победе Советского Союза над Германией докатилась до их глуши как-то буднично. Собственно, для большинства из живущих там, она закончилась уже давно. В честь радостного события был устроен праздничный обед. Комендант выделил спирт и тушенку из своих запасников, следующий день был объявлен выходным.

Лагерь забурлил – на лицах военнопленных появились улыбки, даже если кто-то в душе сожалел о поражении своей родины, но для каждого из них лично появилась вполне реальная надежда на скорую амнистию и отправку в Германию.

Прошло еще полгода, но команды об освобождении военнопленных не поступало. Осенью в лагере разгорелась эпидемия дизентерии, унесшая несколько сотен жизней. Дитмар избежал этой напасти. Он знал совершенно точно – ангел-хранитель убережет его от болезней и несчастий. Многие удивлялись его оптимизму и невозмутимо-философскому взгляду на проблемы, некоторые считали его слегка тронутым: чему, спрашивается, радоваться? Тому, что живьем сгниваем за тысячи километров от фатерлянда? Война прошла, а для нас так ничего и не изменилось… Чего ждать? На что надеяться?

Однако понемногу начались и изменения. Некоторым, безупречно проявившим себя в труде и политучебе, было позволено покидать территорию лагеря и ходить в «увольнительные». Честно говоря, разгуляться было негде и бежать тоже некуда, но само сознание, что ты идешь не по команде направо-налево, а куда самому вздумалось, возвращает человеку осознание себя как индивидуума, а не просто травинки на бесконечном поле, склоняющейся вместе с другими под дуновением ветерка.

Одним из первых такое право получил приятель Дитмара Альфред Кох. Для того, чтобы заработать эту лагерную привилегию, он старался изо всех сил. И у него была на это особая причина. Еще два года назад он познакомился с лаборанткой поселковой больнички, которая приходила в лагерь, чтобы забирать анализы или принести их результаты. Тихая скромная интеллигентная девушка запала в сердце венскому врачу, и он использовал ее короткие визиты, чтобы переброситься с ней парой ничего не значащих слов. Как только он получил первое «увольнение», он помчался к Леночке.

Питерская барышня, загремевшая в тридцать восьмом году за опоздание на работу в уральский лагерь, смиренно несла на себе все тяготы непривычной ей поначалу жизни. Потом обжилась, возвращаться ей уже оказалось некуда – в блокаду погибли все родные. А здесь – жилье, работа. Вот и осталась. Тут и встретилась с Альфредом, заменившим ей в жизни всех. Он стал ей отцом, братом, а потом, когда наконец решился, смущаясь и краснея, как восемнадцатилетний юноша, признаться ей в любви, сразу же, не отходя от темы, предложил Леночке стать его женой.

Получив разрешение коменданта лагеря, они назначили день свадьбы. Нескольким лагерным приглашенным со стороны жениха были заранее выхлопотаны увольнительные. Само собой, среди них был и Дитмар. Ему даже была поручена почетная роль «свидетеля» со стороны жениха. Дитмар попытался отказаться, ссылаясь на отсутствие опыта в таких мероприятиях, но Альфред настоял на своем.