Новый Мир ( № 10 2013) - Новый Мир Новый Мир

в людской стране высокомерья,

в которой разве только сон

горяч, животный сон безверья, —

я созерцал и, вознесён,

возвёл вас не в абсурд и вздор, нет —

в сердечный пламень среди льдин...

Двуликий Янус, что развёрнут

внутрь профилями, где один

так разрыдался вдруг, что смехом

другой откликнулся, как эхом.

Пьеса на двоих

— Пойдём? Я приготовился... — О, господи,

ты стал как тень. — А ты? — Какая местность

скупая! Что за пшики? — Паровоз, поди. —

Нас кто-то встретит? — Полная безвестность. —

А ты её узнаешь? — Я-то? Сослепу?

Едва ли… В крайнем случае, на голос

пойдём… — Внимай и будь послушен оклику.

Нет, что это? Не северный ли полюс? —

Не знаю. — Что? — Тетеря… Ты квитанции

и паспорта взяла?  — Дурак, мы тени!

Как предпочтительней тебе — от станции

или на станцию?.. — Нет предпочтений… —

Тогда пойдём…

•  •  •

Этот, а также другие свежие (и архивные) номера "Нового мира" в удобных для вас форматах (RTF, PDF, FB2, EPUB) вы можете закачать в свои читалки и компьютеры  на сайте "Нового мира" -  http://www.nm1925.ru/

Любовь пространства

Байтов Николай Владимирович (настоящая фамилия Гоманьков) родился в 1951 году в Москве, в семье научных работников. Окончил московскую спецшколу № 2 и Московский институт электронного машиностроения. Во второй половине 80-х — редактор-издатель одного из московских самиздатских проектов — альманаха «Эпсилон-салон». Автор пяти книг прозы, публикаций в журналах «Знамя», «Новый мир», «Черновик» и др. Живет в Москве. Работает смотрителем в Культурном центре им. Анатолия Зверева.

ИСТОКИ СЛАВЯНОФИЛЬСТВА И ЗАПАДНИЧЕСТВА

 Я вижу перед собой тарелку с остывшим супом. Щи на мясном бульоне.  Бабушка всегда варила на мясном бульоне. Причем на костях — то есть она подолгу — часа по два — вываривала кости. Иногда кости были мозговыми, и можно было выковыривать из них мозг, посыпать солью и есть. Считалось вкусно. Если мозг не выковыривался, то стучали костью по ложке до тех пор, пока он не вываливался из отверстия. Но бабушка это не очень приветствовала — ложки были серебряными, мягкими и от стучания костью могли попортиться.

На ложках были выгравированы наши имена: «Коля», «Леля» и «Оля». «Лели» никакого на самом деле не было — был Алеша, мой брат. Но бабушке почему-то хотелось, чтобы все имена рифмовались, и она в младенчестве пыталась называть Алешу Лелей. Не прижилось, но на его ложке так и осталось...

Еще бабушка очень подолгу варила в щах капусту, так что она превращалась в совсем бесцветные и безвкусные расползающиеся перья, которые мало отличались от вареного лука. Я никогда так капусту не варю, я кладу ее, нашинкованную длинными узкими полосками, за пять минут до выключения огня под кастрюлей, и она остается тверденькой, зелененькой и хрустящей... И лук не варю цельной луковицей, а режу и обжариваю на постном масле... Впрочем, я не варю и супов на мясном бульоне: кто-то когда-то мне внушил, что они вредны...

Итак, я вижу перед собой тарелку со щами, совершенно остывшими. Даже жир застыл и плавает на поверхности маленькими белыми льдинками. Есть это уже невозможно, да мы вроде бы и не собираемся. Точно такая же тарелка стоит и перед моим братом. В коротких приступах уныния мы замечаем свои тарелки лишь в те минуты, когда бабушка возвращается из кухни в комнату и принимается нас усовещевать. Но стоит ей уйти — и мы сразу про них забываем, потому что заняты захватывающей болтовней, которая длится уже часа два.

Постепенно наступает вечер. В очередной свой приход бабушка забирает наши тарелки и уводит нас из комнаты — сажает за кухонный стол. Мы сидим. Уныние становится более перманентным, но не сказать чтобы особенно глубоким. Смеркается. В кухне зажигают свет — тусклый, грязновато-желтый. Начинают приходить с работы соседи (кухня коммунальная)...

Как все это закончилось, я не помню. Скорей всего, бабушке пришлось сдаться — ибо нервничала и впадала в педагогическое отчаяние именно она, а мы с Алешей пребывали в областях каких-то совсем отдаленных и могли с полным комфортом пребывать там до бесконечности...

Так о чем же мы говорили? — Понятно, что наша болтовня была спонтанной и свободно перетекала от темы к теме. Часа за четыре мы могли обсудить, наверное, с десяток вопросов. Но иногда мы упирались друг в друга лбами (фигурально, конечно), и наш разговор начинал буксовать в какой-нибудь яме — без всякой надежды выкарабкаться оттуда естественным образом (почему у меня и всплыло воспоминание об этом безвыходном супе!). Так, например, в какой-то момент мне пришло в голову заявить: «Мы живем в Европе». — «Нет, — не согласился со мной Алеша, — мы живем в России». — «Нет, — сказал я по возможности веско (ибо других средств у меня не было) [1] , — мы живем в Европе ». — «Нет, мы живем в России », — произнес Алеша с не меньшим смаком. «Нет, мы живем  в ЕВРОПЕ! » — настаивал я, изо всех сил пытаясь передать все чувственные нюансы, заключенные для меня в этом звуке. «Нет, мы живем в  РОССИИ!» — Алеша делал это с не меньшим (может быть, с не большим ) успехом… — И так далее.

Спустя лет двадцать после этого спора я прочитал книгу Данилевского «Россия и Европа». Содержания сейчас совершенно не помню. Я даже не скажу уверенно о ее направлении , то есть я позабыл, кем был г. Данилевский — западником, славянофилом или примирителем того и другого (кажется почему-то, что примирителем с уклоном, однако, в славянофильство — но об заклад биться с кем-либо по этому вопросу я не решусь). Поэтому мне очень странно — я чувствую какое-то подобие абсурда, когда вдруг и моментально восстанавливаю в себе целый букет тончайших оттенков в том споре с братом (хоть спор формально состоял лишь из бесконечного повторения на разные лады двух фраз… может быть, в том и дело, что на разные лады )… Это тем более странно, что наши оттенки смыслов не располагались (и разумеется, не могли в то время располагаться) в интеллектуальной плоскости, — то были смутные, облака каких-то чувств, но их крайняя расплывчатость не мешала им быть очень сложными … Пригожин в одной из своих книг приводит облака в качестве примера фрактальных геометрических объектов [2] . Фрактальных — значит, что их размерность есть дробное число. В частности, обычное небесное облако есть не двумерный объект и не трехмерный, а такой, коего размерность есть, допустим, 2,8900456112. Или другая какая-нибудь (зависит, наверное, от плотности облака) — но обязательно лежит между 2 и 3. Подобно этому, я думаю, наши чувства располагаются где-то в промежутке [3] между отчетливыми логическими суждениями. Тем более, если речь идет о детях, у которых отчетливой логики и быть в каком-то смысле не может. Итак, наши с Алешей Россия и Европа суть некие фрактальные объекты, расположенные в промежутке… в каком? — думаю, что между соответствующими логическими объектами Данилевского, — а где же еще?.. Хотя…

Во-первых, мне совершенно ясно, что мы настаивали преимущественно на словах. Ведь каждый чувствует смачную красоту того и другого слова, и каждый, безусловно, согласится, что здесь есть о чем поспорить. Мне думается, что поговорка «о вкусах не спорят», как и почти все речения, относимые к так называемой «народной мудрости», есть пошлость [4] , — и в качестве таковой не верна . Напротив, если задуматься, так о чем же спорить, как не о вкусах? — не об идеях же! Благодаря современной тотальной толерантности мы можем совсем уже легко и приятно общаться с людьми любых убеждений… могли бы — если бы эти убеждения обосновывались чисто логически и сквозь них не просвечивала вкусовая подоплека… Нет, более того, — это не просто подоплека, вкусы — это активная субстанция, которая генерирует идеи и убеждения, испускает их как некий смрад, — и мы задыхаемся в чуждой нам атмосфере… Тем не менее всем известно, что вкусы можно формировать и воспитывать, и не только в детстве, — например, вкусы мужа и жены от постоянного трения приходят постепенно к какому-то изоморфизму, общему знаменателю, лежащему иногда на весьма глубоком уровне и вполне допускающему феноменологическое разнообразие на поверхности. Так и в нас с Алешей можно наблюдать глубинное сходство, несмотря на разные образы жизни и мышления [5] , — сходство, созданное бесконечным словесным трением друг о друга во все годы детства…