Дети гламурного рая - Эдуард Лимонов

И вот в 1976 году еврейский мальчик Стив Рубелл не пускал людей первого сорта в свой модный вертеп. У него был свой образ мира — зеркально перевернутый. А в Studio 54 пахло марихуаной и духами, потому что кокаин, как известно, не пахнет. Там, шерочка с машерочкой, плясали негры в трусах и простонародные девки в лифчиках. Там спускались с потолка светящиеся фаллосы и орала музыка из модного кинофильма Saturday Night Fewer, где главную роль играл юный тоненький итальянец Джон Траволта. Он носил белый костюм и черную рубашку. Точно такие же костюм и рубашка были на мне в те ночи. Я купил их на деньги, заработанные тяжелым трудом грузчика. И вот мы лихо отплясывали там со случайными партнерами, я — грузчик и безработный Ян Евзлин. А Стив Рубелл охранял нас у входа, в кроссовках и засаленной красной куртке из пластика. Тогда мир еще не знал о СПИДе, а потому, помимо солидарности изгоев и эмигрантов, в Studio 54 можно было найти обильный бесплатный секс всех видов.

«Шанель № 5»

Недавно умер мой строгий отец — самурай-офицер. От старости. Отец (исключая последние дряхлые годы) всю жизнь брился опасной сияющей бритвой, наводил ее на камне, называемом «оселок», а доводил до нежности на брючном ремне. Смыв пену и закончив церемонию горячим полотенцем, он протирал щеки и шею зеленым одеколоном «Шипр», выливая его содержимое вначале на ладонь. Флакон «Шипра» у меня только что закончился, однако на полке стоит одеколон «Тройной», я свято соблюдаю традиции отцов и дедов. «Тройной» также зеленый, но липче «Шипра». «Шипр», кстати сказать, имеет большие достоинства, он и по всем международным стандартам оригинальный одеколон. У него оригинальный сухой запах, как у горного вина, полученного из сухой виноградной лозы, растущей на скудной почве. Прежний «Шипр» в эпоху мужественности моего отца имел зеленоватую этикетку с изображением нескольких кипарисов. Поскольку изначально «Шипр» — это был Кипр, остров Кипр, только это французское произношение Кипра — «Шипр». Сейчас кипарисы с этикетки исчезли, но этикетка по-прежнему зеленоватая. Одеколон «Шипр» мы рекламировали в газете «Лимонка» еще в 1994 году вот таким образом: «Поддержи русского производителя. Протирай физиономию после бритья одеколоном «Шипр». Как твой дед-солдат в развалинах Берлина»!

Отец дарил матери и на дни рождения, и на Восьмое марта духи «Красная Москва». Стоили они пять рублей, и дороже их не было в советской продаже. На флаконе было вытеснено в стекле одно из высотных зданий Москвы. Вот какое именно, мне трудно сказать, то ли Университет, то ли гостиница «Москва», то ли МИД. А вероятнее всего, вытеснено было некое символическое высотное здание, обобщение всех семи.

Были еще духи «Кармен», где полуарабская девушка (вторая половина — среднеазиатская) извивалась в кругу музыкантов с бубнами и гитарами и арбузами. Вот запаха их не помню. Еще были авиационные духи «В полет». Сразу вспоминался Чкалов и всякие Гризодубовы и другие махровые советские летчики и летчицы. Помню также простенький флакончик с рисованной веточкой ландыша на этикетке и соответствующим названием «Ландыш Серебристый». Много лет спустя после моего детства, в 1978 году, как-то в американской деревне, затерянной глубоко на севере штата Нью-Йорк, я копался в вещах на покинутой ферме. Открыл истертый флакон, этикетка была в таком состоянии, что неопределима, и из флакона пахнуло знакомым слабым запахом моей когда-то большой любви. Моя любовь Елена в свежей юности двадцати одного года душилась духами «Кристиан Диор», до боли напоминающими советские духи «Ландыш Серебристый». Так что на меня навалились тогда сразу две тяжкие ностальгии. Неизвестно кто у кого украл запах ландыша, «Кристиан Диор» у «Ландыша Серебристого» или наоборот? Вероятнее всего, французы у нас. В советское время мы воровали хуже. Единственная проблема с русскими одеколонами и духами — они нестойкие. Кажется, их делают на китовой амбре… Так мне говорили.

В детстве и юности мать всегда мне советовала использовать одеколон: «Капни за уши». Я капал. Капал я не только за уши, но и на верхнюю губу, где еще нечего было брить. Когда мне было пятнадцать, впервые приехала мать отца — бабушка Вера. Она решила, что внук очень бледен, и посоветовала мне: перед тем, как выходить на улицу, втирать в щеки одеколон. «Тут они у тебя и загорятся, щечки-то», — объясняла бабушка Вера. Я некоторое время следовал ее совету. Без успеха.

Моя первая жена Анна душилась из темных небольших флаконов тяжелыми такими каббалистическими духами. Как и подобало «блудной дочери еврейского народа», как она себя называла. Блудная дочь происходила из старого рода раввинов, к сожалению, тронутого безумием. И в конце концов повесилась. Сейчас я полагаю, что ей предназначен был такой конец жизни. И не вижу ничего ужасного в таком исходе. Достаточно было обонять много лет назад, в 1964 году, ее духи. А еще ей нравился Врубель. Это же как дважды два четыре.

Вторая жена, как я уже сообщил, любила «Кристиан Диор», а к нему в тандеме был привязан запах «Шерри-бренди». От нее всегда пахло смесью этих двух. Ведь она была модная девочка и чужая жена. И любила выпить.

Третья, Наталья Медведева, какие бы духи ни употребляла — пахли они мрачно. Лучше, чем запахи, ее характеризовало ее любимое выражение: «Какой ужас!» (Впрочем, она употребляла его и для выражения полноты чувств, радости тоже). В погоне за этим ужасом она трагически ошиблась в выборе партнера по жизни, и тот угробил ее. Страшнее ее последней книги «Мой любимый» я не читал. Она пахнет ужасом.

Крошечная Настя до сих пор следует подростковому типу поведения. В двадцать один год она все еще не употребляет духов. От нее сладко пахнет американским чуингамом. Кстати, духи — это современная граница между девочкой-подростком и девушкой. Когда девочка перестает довольствоваться сладким чуингамом (о, этот пряный парок изо рта!) и орошает кожу духами, это верный признак — она осознала себя девушкой. Она себя украшает духами, она под них прячется. Под духи. С потерей девственности этот переход не имеет никакой связи.

Женщины применяют духи для обмана. А мужчины, безусловно, льют на себя одеколон для экстаза. Точнее написать — «возлагают». Для экстаза же они жадно обнюхивают женщин.

В России духи и одеколоны можно пить. Во всяком случае, их пьют. Однажды, во времена моей юности, вместе с художником Игорем Ворошиловым в застойной Москве самого конца шестидесятых годов мы выпили флакон «Шанель № 5», забравшись в ванную комнату художника Валентина Воробьева. Дело в том, что гостеприимство Воробьева исчерпало себя, когда после полуночи он отказал нам в распитии бутылки «Арманьяка», принесенной ему в дар какими-то иностранцами. А больше выпить было нечего. И купить было негде и не на что. Мы оказались в тупике. Именно тогда, вооружившись чашками с чаем, мы и укрылись с Игорем в ванной комнате. Воспользовавшись тем, что хитрый Воробьев отвлекся тем, что стал показывать группе иностранцев свои работы, жадно желая продать их. Загнать. Мы смешали «Шанель № 5» с чаем и выпили. Унюхав нас, Воробьев, ругаясь и проклиная, выгнал нас в ночь за то, что мы выпили духи, подаренные его жене. Оказалось, что это целое сокровище. А потом я еще неделю чувствовал вкус этого сокровища у себя во рту.

В утешение Воробьеву вот уже четверть века, как бог приземлил его во Францию, где полно «Шанели № 5». Вёдра! Повсюду!

Лучшая архитектура в России — тюремная…

В старой записной книжке на листке с буквой «L» записаны «Liberman Alex, Tania. 173 Е., 70 str. t: 288-92-33». За этой короткой записью столько фэшн, столько индустрии и тонны истории… В дом Либерманов привел меня в 1975 году Иосиф Бродский. Нью-йоркский brown-stone о пяти этажах, гостиная на втором этаже вся полна цветов. Татьяна Яковлева — великолепная женщина из истории русской литературы, некоторое время подруга Владимира Маяковского, любила белые лилии. Александр Либерман — арт-директор целого букета журналов издательского дома Conde Nast — следил за тем, чтобы у Татьяны ежедневно были свежие белые лилии. С 1975-го по 1990 год я посещал гостиную Либерманов и встречал там фактически весь Нью-Йорк моды и культуры. Художники Дали, Энди Уорхол, фотограф Аведон, писатель Трумен Капоте, издатель и сосед Либерманов Роберт Страус — вот самые яркие, но были и многие другие. Дом Либерманов навсегда остался для меня модным: белые лилии и повсюду работы Дали — даже в туалете. Мои светские модные знакомства были одной стороной моей жизни. Зарабатывал на жизнь я тем, что сооружал в составе бригады строителей из индустриальных помещений новомодные тогда «лофты» — дело было простое, мы уничтожали все перегородки, за исключением несущих конструкций. Еще мы переделывали догнивающие старые фермы в up-state штата Нью-Йорк в загородные дома для людей искусства. Интересно, что когда я перебрался в Париж, туда же с опозданием прибыла мода на лофты. А когда в начале девяностых я переместился в Москву, то стали сооружать себе лофты модные люди Москвы. Музыка так же медленно перемещается по планете: первый «рэп» я услышал в негритянском бараке в верхнем Манхэттане в 1982 году, много позже, в середине восьмидесятых, рэп прибыл в Париж. Единственное движение, охватившее сразу весь мир, был punk. Первые нью-йоркские панк-группы появились почти одновременно с лондонскими. А уже в 1976 году на самой панк-улице Нью-Йорка, на Saint-Marks Place, уже существовало несколько панк-магазинов, продающих черные порезанные панк-тряпки. Помню, был магазин «Трэш и Водевиль», там приехавший в гости Шемякин купил мне, помню, в подарок кожаную фуражку.