Ломаный сентаво. Аргентинец - Петр Иванович Заспа

— Как же он меня напугал!

— Надо бы его обыскать.

— Ещё не хватало облапывать всяких бродяг!

Насквозь промокший, в бесформенно растянувшейся одежде, Клим действительно походил на бездомного бродягу. Пропетляв незнакомыми улицами, он остановился и неожиданно понял, что не знает, где находится. Пройдя вдоль домов, он увидел вывеску и прочитал название улицы. Оно ему совершенно ни о чём не говорило. Бездумно шагая под непрекращающимся дождём, Клим проблуждал ещё полчаса, а может, и час, как вдруг понял, что бесконечно так продолжаться не может. Он словно замер на перепутье, боясь признаться самому себе, что попросту тянет время и мечется, не в силах на что-то решиться. В голове звучали последние слова Сергея Ильича: «Тяжела твоя ноша». Но ещё тяжелее сейчас казались промокшие в кармане билеты. Чуть дальше, вдоль потянувшегося ряда небольших лавочек, Клим увидел освещённую дверь. Распахнув её настежь, хозяин выметал на мокрую улицу скопившийся за день мусор. Как ни старался Клим не испугать его своим неожиданным появлением, это ему не удалось:

— Закрыто!

— Я знаю, простите.

Достав из кармана конверт с билетами, Клим отрешённо повертел его перед лицом хозяина и спрятал обратно. Как и подавил готовый уже вырваться приготовленный заранее вопрос: «Как пройти в порт?»

Улыбнувшись, он спросил:

— Сеньор, не подскажете, где улица Альварадо?

— Вы на ней находитесь, — оперевшись на метлу, хозяин смерил его подозрительным взглядом.

— Вот как? — оглянувшись, удивился Клим. — В таком случае не подскажете, где находится памятник мореходу Мартину?

— Вы выбрали не лучшее время для знакомства с нашими памятниками, — проворчал хозяин, опознав в нём европейца. — Там!

Он махнул рукой в темноту, и не успел Клим уточнить — где «там», захлопнул дверь. Монумент мореходу оказался неприметной скульптурой, мимо которой можно пройти и не заметить. Стерев рукавом воду с таблички, Клим убедился, что не ошибся, и оглянулся в поисках дома с пихтами. А вот пройти мимо этого дома и не обратить внимания оказалось делом невозможным. Тяжёлые кованые ворота, под стать им забор с пиками, овитый плющом, за ними идеальными рядами замерли конусы пихт. В доме было темно, и Клим, недолго думая, взобрался на забор, поймав себя на мысли, что будет очень некстати, если сейчас выскочат сторожевые псы. Однако Хоффман был уверен в собственной безопасности и собак не держал. Непрекращающийся ливень не смог нарушить идеальный порядок во дворе. Каменные дорожки очищены от опавших листьев, вдоль низкой ограды — крохотные фигурки спрятавшихся в подстриженных кустах ангелочков и зайчат. На кованых спицах, выгнутых аркой, тускло светятся шары фонарей. В каждом деревце, кустах, поникших намокшими гроздьями цветах чувствовалась опытная рука садовника.

«Эстет!» — хмыкнул Клим.

Он подошёл к ближайшему окну, приложил к стеклу ухо, убедился, что в доме тишина. Затем нашёл в зарослях увившего стены до самой крыши плюща входную дверь и толкнул её. Сомнений не было — хозяина нет, но он на всякий случай постучал. В ответ ни звука. Тогда, спрятавшись от дождя между стеной и густыми побегами плюща, Клим сел, обнаружив сухое место и настраиваясь на долгое ожидание. Его зубы стучали от холода, всё тело дрожало, но Клим старался не думать об этом и перебирал в памяти день за днём, прожитые вместе с четой Милодановичей. Он не успел ещё вспомнить их все, когда заметил луч света, проникший сквозь ворота. Хлопнула дверца автомобиля, и послышался недовольный голос Хоффмана:

— Мог бы подъехать и ближе! Здесь всюду лужи!

— Простите, босс, не видно ни черта, я боялся въехать в ворота.

Клим вскочил, вжавшись в стену, и выхватил пистолет. На охраняемой каменными зайцами дорожке появились двое. В спутнике Хоффмана Клим узнал Пёшеля — тот энергично постучал себя ладонью по голове и, как показалось, весело выкрикнул:

— Представляете, босс, я до сих пор не слышу на одно ухо!

— Всё это ерунда! Он мне говорил — ты вступил в дерьмо! И кто из нас в дерьме?

Оба они шли нетвёрдой походкой, поддерживая друг друга под руку, и Клим догадался, что Хоффман и Пёшель изрядно навеселе.

— Но когда грохнуло под машиной Мюллера, я уж решил, что угодили в нас. Наше стекло рассыпалось в пыль, а у вас хоть бы царапина!

— Водан меня хранит.

— Кто?

— Неважно, — тихо засмеялся Хоффман. — Всё сложилось как нельзя лучше, значит, кто-то да хранит.

— Погибло много наших. Досадно — проделать такой путь…

— Плевать мне на них! — Хоффман остановился у двери, роясь в карманах. — Но ты прав, в этом есть что-то занятное — плыли к нам за спасением, а отправились ещё дальше. Но самая лучшая новость — что с ними отправился и Мюллер!

— Наша удача в том, что Мюллер не любил, когда обгоняют его кортеж, и мы ехали замыкающими. А когда бросились его вытаскивать из машины, то группенфюрера можно было достать только частями, — весело подыграл Пёшель, старательно удерживая над головой Хоффмана зонт. — Только кто этот сумасшедший?

— Завтра разберёмся. Какой-нибудь антифашист.

— Как бы там ни было, но теперь перед вами открыты все дороги. Если вот только Эйхман…

— К чёрту Эйхмана! Я узнавал, он ещё ошивается где-то в Испании! А пока этот главный «любимец» евреев доберётся к нам, мы успеем добраться до золота. А там уже всё изменится в нашу пользу.

— Кстати, босс, о золоте. Мариотти у всех допытывался, куда мы с вами тогда исчезали. И почему так и не появились Ганс с Каспаром. Мне кажется, вы его недооцениваете.

— Он спрашивал тебя? — наконец справившись с застрявшими в кармане ключами, удивлённо спросил Хоффман.

— И не только меня.

— Странно, почему я об этом ничего не знаю?

— Простите, я не успел доложить, это было совсем недавно. А ещё комиссар интересовался, где вы пропадали сегодня днём.

— Ты хочешь сказать, что это дитя индейца и альпаки под меня копает?

— Не могу знать, босс, я лишь рассказал, что слышал. И не пойму, зачем это ему.

— Мариотти жаден и хочет узнать что — нибудь, за что он может стрясти с нас ещё хоть клок шерсти. Эта крыса берёт даже горстями золотых зубов. Кстати, где он?

— Когда разгребли все трупы, и мы с вами отправились отмечать отбытие в дальний путь группенфюрера Мюллера, он ещё оставался на площади.

— А потом вернётся в участок и пороется у меня в столе, — недовольно констатировал Хоффман. — Придётся тебе ещё поработать.

Не попав с первого раза в замочную скважину, он наконец управился с дверью. Стоя под навесом, Хоффман забрал у Пёшеля зонт и, оставив того под дождём, продолжал