Благие намерения - Ингмар Бергман

Анна. Да, но об этом мы сейчас говорить не будем.

Карин. Да, вот именно, Анна.

Карин подходит к дочери и бережно берет в руки ее голову. Они смотрят друг на друга.

Анна. Ты можешь ведь попытаться полюбить Хенрика. Ради меня. Хоть чуточку.

Карин. Старое забыто.

Анна. Если бы это было так.

Глаза фру Карин темнеют. Она целует Анну в щеку и лоб и выходит. Анна медленно поворачивается к зеркалу.

Анна (тихо, про себя). Какой переполох! Какие приготовления! Я делаю что хочу. Никакого свадебного путешествия? Вот как! Никакой дачи? Вот как! Кстати, а хотела ли я всего этого? Не знаю. Знаю ли я, чего хочу, или я лишь хочу массу какой-то ерунды? Есть ли у меня вообще воля? Задумываюсь ли я хоть когда-нибудь над тем, что я хочу именно этого, и потом получается так, как я хочу? Есть ли у меня воля того же рода, что у мамы? Вряд ли. Хочу ли я Хенрика? Да, этого я точно хочу. Но хочу ли выйти замуж? Не знаю. Сомнительно. Надо остерегаться желать слишком многого, особенно сейчас, когда мама и другие начинают прислушиваться к моим желаниям.

Дверь открывается, и в щель просовывается постаревшее клоунское лицо Карла. «Входи», — приглашает Анна, довольная, что кто-то прервал ее немотивированный монолог. Карл входит в комнату целиком — фрак сидит не слишком хорошо на его грузной фигуре, лоб покрыт испариной, пенсне запотело. В руке фужер с коньяком. Он подносит руку к глазам.

Карл. Ты ослепила меня.

Анна. Эрнст только что пошел искать тебя.

Карл. Я улизнул. (Пьет.) Хочешь попробовать?

Анна. Спасибо. (Пьет.) Уф!

Карл. Уф! Вот уж действительно! Что ты тут натворила, сестрихен?

Анна. Кошмар, правда?

Карл. Я напиваюсь и не имею никакого мнения.

Анна. Ты не можешь подождать до обеда?

Карл. Конечно, конечно. Только не волнуйся. Я не испорчу твой праздник. Кстати, ты хочешь, чтобы мама учредила надо мной опеку?

Анна. Какую опеку?

Карл. Опеку, экономическую опеку. Мама с братом Оскаром заберут мои деньги и передадут их опекуну. Что ты на это скажешь?

Анна. Бедный Карл!

Карл. Я буду получать ежемесячное содержание.

Анна. Может, это своего рода забота?

Карл. Забота?

Анна. Ты легкомысленно обращаешься с деньгами. Сам знаешь.

Карл. Хочешь еще глоточек? Ты ужасно бледная.

Анна. С удовольствием. (Пьет.)

Карл. Хватит, черт возьми. Оставь и мне несколько капель. Сядь сюда. Ко мне на колени.

Анна. Не могу. Платье помнется.

Карл. Тогда я лягу.

У стены в ряд стоят четыре стула. Карл ложится, опершись головой на руку. Смотрит на Анну, улыбается печально, с надломом.

Анна. Почему ты так смотришь?

Карл. Когда я смотрю на тебя, сестрихен, и наслаждаюсь твоей головокружительной красотой, у меня возникают космические видения. Я вижу Млечные пути и галактики и безумную пляску планет. А в центре — ты! (Вздыхает.)

Анна. Ты хорошо себя чувствуешь, а, Карл?

Карл. О да! Превосходно. (Вздыхает.) А в центре — ты, в лучах всей земной красоты, и я ослеплен, мои глаза наполняются слезами. Знаешь почему?

Анна. Говори побыстрее, а то мне скоро надо…

Карл. Так вот, ты опровергаешь бессмысленность. Сейчас, в эту минуту, сестричка, ты опровергаешь ледяную бессмысленность Млечного Пути и безжалостную пустоту Вселенной. Если я встану рядом с тобой, вот так — нет, смотри сюда, не смотри на часы. Посмотри на нас! Посмотри на наши отражения в зеркале. Я соответствую высшим требованиям бессмысленности, предъявляемым галактикой. Теперь поглядим на тебя, рыбка моя. Ты до краев наполнена смыслом и содержанием. Прямо религиозным чувством проникаешься. Можно сказать, что ты воплощаешь божественный замысел, некий скрытый, но прозреваемый смысл. Смешно и красиво звучит, правда? Понимаешь, что я хочу сказать?

Анна. Ужасно трогательно, только бы не расплакаться. Мы с тобой самые близкие друзья, да?

Карл. По-твоему, я на самом деле идиот? Полоумный?

Анна. Зачем ты говоришь такие глупости?

Карл. Развивающееся затмение? Слабоумие?

Анна. Ты самый милый, умный, добрый…

Карл. Видишь ли, я, пожалуй, болен.

Анна. Ты болен?

Карл. Да, но об этом говорить нельзя.

Анна. Может, ты все придумал?

Карл. О нет, нет!

Анна (осторожно). Нам надо идти. (Молчание.)

Карл. Стоит мне закрыть глаза, я тотчас представляю себе бесконечную Смерть. А как только открываю глаза, вижу тебя и непостижимую, величественную Жизнь. И с этим ничего не поделаешь.

Анна. Идем, мой милый Карл, возьми меня под руку, мы будем поддерживать друг друга. И вместе выйдем к гостям и тому, что нам предстоит.

И они вместе входят в залу. В хрустальной люстре и бра — солнечное мерцание. Семейство уже в полном сборе, они оживленно переговариваются, ведь актеры выучили свои реплики, и тональность спектакля известна. При появлении невесты действующие лица встают, раздаются бодрые крики и редкие аплодисменты. Анна светится от улыбок, купается во взглядах и комментариях. Вот Хенрик в новехоньком, прекрасно сидящем пасторском сюртуке. У него вдруг на глазах выступают слезы. От радости или боли, или от того и другого, сказать трудно.

Свадебная ночь без свадебного путешествия быстро и тактично вылилась в организационный вопрос. Фру Карин велела поставить в комнату Анны дополнительную кровать. Уверения в том, что это совершенно не нужно, были проигнорированы. Светлую комнату украсили малой толикой свадебных букетов. На подушках букетики ландышей, а на письменном столе аккуратной стопкой сложены телеграммы и письма. Однако предложение Марты насчет шампанского и подходящих к случаю бутербродов было решительно, с возмущением отвергнуто.

На несколько часов волнение в доме улеглось. Свет уличного фонаря проникает сквозь тонкие цветные роликовые шторы, мирно потрескивает огонь. Часы Домского собора отбивают четверти и часы, им вторят большие часы гостиной где-то в глубине квартиры. Кровати стоят на расстоянии полуметра друг от друга, Анна и Хенрик держатся за руки над бездной.

Анна. Сколько пробило?

Хенрик. Четыре.

Анна. Не могу заснуть.

Хенрик. Я тоже.

Анна. Я слишком возбуждена.

Хенрик. А я… наверное… слишком взвинчен.

Анна. Как в детстве, в ночь перед Рождеством.

Хенрик. Я чувствую себя… гм, а как я себя чувствую?

Анна. Подожди. Вот устроимся в епископских покоях. Тогда уж нацелуемся!

Хенрик. Сегодня ночью мы скорее как брат и сестра.

Анна. Так лучше.

Хенрик. Через три часа мы будем сидеть в поезде.

Анна. С ума сойти.

Хенрик. Тебе совсем не грустно?

Анна. Нет. Ни в одном уголке моего сердца нет ни капли грусти.

Они лежат с закрытыми глазами, держась за руки. Анна улыбается, Хенрик посерьезнее. Аромат цветов. Потрескивает, пышет огонь. Сейчас начальник транспортных перевозок вполне мог бы находиться где-то в этом неподвижном мраке.

Хенрик. Я весь вечер думал о твоем отце.

Анна. Я тоже. (Садится.) Черт!

Хенрик. Что случилось?

Анна. Черт! Знаешь, о чем я забыла?

Хенрик. О фотографе.

Анна. О фотографе. Свадебной фотографии. Черт!

Хенрик. Никто не вспомнил о фотографе!

Анна. Это коньяк Карла!

Хенрик. Что?

Анна. Как раз перед тем, как надо было отправляться в церковь, он украдкой пробрался ко мне с фужером в руке и сказал: выпей, это успокаивает и поддерживает. Я влила в себя почти все.

Хенрик. То-то мне показалось, что у алтаря пахнет коньяком. Я подумал, что это пробст…

Анна. Вот мы и забыли про фотографирование.

Хенрик. Расстроена?

Анна. Ничуточки. (Ложится.)

Хенрик. Можем сфотографироваться в Евле. (Ложится.)

Анна. У нас осталась фотография внутри.

Хенрик. Кажется, я засыпаю.

Анна. Я тоже.

Передо мной на письменном столе лежат две фотографии, датированные весной 1914 года. На одной мать и отец: мать улыбается мягкими, словно часто целованными губами, волосы в легком беспорядке, она склонила голову на плечо отца, возможно, ей не совсем по себе, она была уже на четвертом месяце. Отец серьезен, он сидит, горделиво приосанившись в своем опрятном пасторском сюртуке. В тощей когда-то фигуре появилась основательность. Он покровительственно обнимает мать за плечи (этого не видно, но можно догадаться). Снимок выражает гармонию, пробивающуюся уверенность в себе и скромное счастье. На другом снимке мать сидит в неудобном кресле, слегка подавшись вперед, как всегда элегантная, в длинной, по щиколотку юбке, с пуговицами на боку, в ботинках ручной работы на высоких каблуках, блузке с мелким узором и золотой брошью у ворота. Перед ней — Як, маленький, мускулистый, почти квадратный пес лапландской породы.