Похождения Вани Житного, или Волшебный мел - Вероника Кунгурцева

— Чёрт знает, что творится! То Растропович с национальным оркестром США и всем Вашингтонским хором прилетел, теперь эти… Чего они все разлетались!..

— Те Чайковского исполняли, «1812 год», — уточнил второй, видать, знаток музыки.

А третий спросил, обращаясь к прилетевшим:

— Почему так хорошо говорите по–русски?

— А мы потомки эмигрантов, — нашёлся Ваня.

— Князь Шишков–Домовитый, — тут же представился Шишок, прищёлкнув мохнатой подошвой. — Это граф Иван Житный, — ткнул он пальцем в Ваню, а это… — поглядел Шишок на раздувшего зоб Перкуна: — Это всемирно известный тенор, я уж говорил… Я, кстати сказать, во время войны партизанил с беглыми советскими военнопленными, в Парижу‑то. — Медалька Шишка призвякнула. — А этот трофейный самолёт вам посылают лётчики полка «Нормандия — Неман», — при этих словах Шишок намекающим жестом указал на себя. — В очень хорошем, между прочим, состоянии…

Понять, то ли Шишок находится в очень хорошем состоянии, то ли самолёт, было никак нельзя. Но люди в штатском поняли, как надо: они и сами видели, что состояние «юнкерса» самое удовлетворительное, если не отличное. Всё‑таки один из окруживших троицу поинтересовался документами. Ванино сердце упало — ну вот, сейчас их и раскусят! Шишок же, ни слова не говоря, полез в котомку — и, к Ваниному ужасу, достал оттуда сосновую ветку Березая, оторвал одну из шишек и с самым невозмутимым видом протянул начальнику. Но всего удивительнее было то, что человек в штатском шишку взял, долго изучал её, держа в раскрытой ладони, потом кивнул, дескать, документ в порядке, и вернул шишку владельцу. Шишок с важной миной засунул её обратно в котомку.

Когда они уже миновали Красную площадь и ступали с брусчатки на обычный асфальт, Ваня, обернувшись на самолёт, вокруг которого толпилось теперь множество народу (некоторые залезли на крыло и фотографировались), опять стал спрашивать Шишка:

— А это ты как делаешь?

— Что? — не понял Шишок, который тоже обернулся посмотреть на площадь, и пробормотал: — Чего–чего тут только нет!.. Даже великий навий лежит. Эх, поговорить бы с ним!.. Да времени нет!

— Ну, с шишкой‑то…

— А чего с шишкой? — посмотрел Шишок на Ваню.

— Ну, шишка вместо документа… А они и не видят… Это ты у бабушки Василисы Гордеевны выучился начальству глаза замазывать?

— Это ещё кто у кого! — обиделся Шишок. — И чем тебе, хозяин, шишка не угодила? У Шишка документ — шишка, по–моему, эти шишки всё правильно поняли…

Шли по улице Горького, толпа, запрудившая улицу, закружила их и через силу потащила вперед, как ни пыталась троица идти своим обычным размеренным ходом, людской водоворот заставлял поспешать.

— И куда же это нас несёт? — спрашивал Перкун. — Куда мы путь‑то держим, вот что интересно?!

— Надо подумать, — пробормотал Шишок. — Как среди этого людова моря найти Раису Гордеевну, прямо ума не приложу!

— А ты фамилию её знаешь? — спросил Ваня.

— Девичью, конечно, знаю, такая же, как у Василисы Гордеевны, — Щуклина, а вот по мужу… Сейчас вспомню… Вышла она, значит, за бурановского кузнеца… А как же у него‑то фамилия была?! — Шишок стал столбом посреди толпы, но людоворот его мигом стронул с места. Шишок, впробеги побежавший вперёд, пробормотал: — Вот ведь чего делают — прямо в спину толкают! До чего бойкое место эта Москва, ужасти!

— Ну давай, Шишок, вспоминай! — говорил Ваня. — Я знаю, что делать: нам к трём вокзалам надо, там горсправка должна быть.

— О! — воскликнул Шишок, опять на мгновенье остановившись, но, наученный толпой, тут же и стронувшись с места. — Вспомнил! Фамилия у кузнеца была — Шамшурин. Значит, нам нужна Раиса Гордеевна Шамшурина!

— Ну наконец‑то! — обрадовался Перкун. — А где эти три вокзала? Долго ещё нам идти?

Ваня с Шишком основательно промёрзли в мокрой одежде на московском ветру, и мальчик решил взять командование в свои руки: стал спрашивать у всех встречных–поперечных, где тут ближайшая станция метро, и пятый прохожий ему указал.

После того как Перкуна ударило металлической скобой по брюху, потому что он двинулся не в то отверстие, а Шишка остановили, так как он норовил перепрыгнуть через железную рейку, перед эскалатором Ваня, несмотря на угрозу щекотки, схватил пятившегося Шишка за руку, и вдвоём они одновременно заскочили на лестницу–чудесницу. Перкун же остался наверху. Шишок стал громко его звать, уговаривая сделать шаг вперёд, дескать, тут совсем не страшно, все же едут, что он — хуже других, что ли, но Перкун, несмотря на все резоны, никак не решался поставить свои когтистые лапы на механическое чудище.

Ваня всё оборачивался, пытаясь через головы возвышавшихся за ним людей увидеть бедного петуха. Наконец увидел: Перкун, вскукарекнув, поднялся в воздух и полетел над лестницей, утыканной народом, потом свернул влево и помчался над лакированным промежутком с фонарями: между теми, кто опускался вниз и поднимался вверх, — и раньше спутников оказался на платформе. Чинно приземлился на мраморном полу, но был остановлен выскочившей из будки дежурной, над головой которой петух только что продефилировал. Подъезжая, обеспокоенные Ваня с Шишком слышали изрядный шум внизу.

— Чья это птица, граждане деревенщики? — верещала дежурная. — Понаехали тут! Ещё бы баранов в Москву привезли! Петухам под землёй находиться категорически воспрещается! Нельзя в метро с петухами!

— Конечно, нельзя, — заговорил дотоле державший клюв на замке Перкун. — Мы птицы не подземные, а наземные, и даже, можно сказать, небесные. Я с вами согласен: мне тут делать совершенно нечего!

Когда Ваня с Шишком протолкнулись к месту действия, окружённому большим количеством народу, дежурная лежала в обмороке, а Перкун флегматично продолжал вещать, обращаясь к окружающим:

— Господа хорошие! Если бы не особые обстоятельства, меня бы сюда и калачом не заманить! Ага, вот и они! — Завидев спутников, петух полез к ним сквозь расступавшуюся толпу, а тут и поезд подошёл, и все трое мигом заскочили в ближайший вагон и от греха подальше укатили.

По вагону ходили беженцы: женщина с тремя детьми — и просили на хлебушек. Маленькая замурзанная девочка остановилась рядом с сидевшей подле двери троицей и смотрела на Ваню до того жалостливо, что у него сердце перевернулось, потом дёрнула за рукав и сказала хриплым голосом:

— Мальчик, дай денежку, у тебя есть, я знаю…

Ваня вздохнул и, сильно покраснев, отвернулся. Ведь не мог он отдать ей верть–тыщу — что толку‑то! Всё равно ведь деньги обратно к нему вернутся… Получится — дашь только для виду, получится — обманешь… Шишок покачал головой:

— Ну, я не знаю, всё, как после войны!.. Вот тебе и просидел пятьдесят лет под землёй, носу не высовывал! Как вроде время остановилось или вспять повернуло…

Сдачу с тыщи получили в горсправке, которую довольно скоро отыскали возле Казанского вокзала. Шишок попросил найти адрес Раисы Гордеевны Шамшуриной, а Ваня, сунув голову в окошечко, сказал, что им ещё требуется адрес Валентины Серафимовны Житной.

— Тысяча девятьсот пятьдесят пятого года рождения, — подсказал Шишок.

Ваня мигом посчитал, что, выходит, мамке его сейчас 38 лет. Ведь даже этого он не знал!

Пока женщина из горсправки искала адреса, пошли прогуляться. Тут Ваня увидел на асфальте среди окурков смятую зелёную бумажку, поднял, развернул: тысяча рублей! Сунул руку в карман: возвратная тыща на месте. Вот здорово! Теперь можно с чистой совестью дать денег тем, кто сильно нуждается. И мелочь у них всякая есть, да ещё и тысяча — самая обыкновенная, из тех, что не возвращаются. Ваня предусмотрительно положил найденную купюру в левый карман, тогда как верть–тыща лежала у него в правом.

Вокруг вокзала народу было вроде ещё больше, чем на прежних московских улицах, если только такое возможно. Шишок увидел спящих на асфальте бомжей и глаза вытаращил, дескать, такого и в войну не бывало, чего это народ возле вокзала полёживает, домой не идёт, может, поезда дожидается?

— Ничего они не дожидаются, — сказал Ваня. — Им уж нечего ждать. Бездомные они. Без определённого места жительства — бомжи, значит.

Вошли в распахнутые высокие двери, поглядели на потолки, не вокзал — а просто церковь, до чего красиво! И тепло! Шли, так‑то задрав головы, и вдруг Шишку на босую ногу колесо наехало. Невысокий носильщик тележку с горой вещей катил, из‑за которых ему дороги было не видать — и отдавил Шишкову мохнатую лапу. Шишок заорал, затряс ногой в полосатой штанине и заругался на чём свет стоит. Носильщик, вынырнув из‑за чемоданов и клетчатых сумищ, ответил ещё хлеще. Бляха с номером у носильщика горела почти так же ослепительно, как медаль Шишка. А ростом москвич был разве чуть выше залётного гостя. Шишок первым перестал ругаться и пристально поглядел на носильщика, тот тоже замолчал и с ног до головы осмотрел приезжего, особо остановив взгляд на мохнатых подошвах — Шишок как раз почёсывал одной ногой другую. Потом хлопнул себя по ляжкам и заорал: