По волчьему следу - Екатерина Лесина

- Чью?

- Не знаю. Не рассмотрела. Это имеет значение?

- Наверное, нет.

Я натянула свою рубашку. Тоже не лучше. Байковая и в пол. Помнится, в Петербурге, в недолгое мое бытие княжной, я заказала себе иных, из тончайшего батиста.

И еще шелковых.

Легких, игривых, таких, что у самой дух перехватывало… где они, к слову? Надо же, не помню. На Дальнем в батистовых я мерзла. Шелк и вовсе оказался скользким и холодным, а кружево вдруг показалось колючим. То ли дело мягкая фланель.

- Мы как две старухи, - поделилась я мыслью. – Бессонница. Ворчание. И фланелевые рубашки.

- Еще шали пуховые, - Софья улыбнулась. – Хочешь сушек?

- Хочу. Так что там со снами? Они по делу или как?

- Сложно сказать… на Дальнем дар… с даром сложно. Он молчал и молчал. Вот… когда пары составляла, прогнозы делала, то и просыпался. В картах иногда мелькало что-то. И та шахта…

Сушки Софья держала в шляпной коробке, поставленной на широком подоконнике. Если подумать, вариант ничем не хуже прочих.

На кровать садимся вдвоем.

Две старухи.

Правда, шаль только у Софии, но мне и так неплохо.

- Мы давно не разговаривали, - произношу то, что мучало, оказывается. А я и не понимала, насколько оно мучает, что сидит занозой в душе, мешает.

- С тех пор, как переехали.

- Начинаю думать, что переезд был ошибкой.

- Сбежать собираешься? – она знала меня, пожалуй, лучше меня самой. И пусть слепая, но видела насквозь. Да и слепота эта… София молча взяла с подоконника кружки, поставила на стол, наполнила лимонной водой из высокого графина. И двигалась она спокойно, плавно.

А может, нет никакой слепоты?

Была да вышла?

И Софья тоже притворяется. Я ведь знаю, насколько хорошо люди умеют притворяться.

- Нет, - гоню от себя эти мерзенькие темненькие мыслишки. – На Дальнем я… я пряталась.

- Не одна ты.

- И ты?

Софья подала мне кружку. От лимонной воды пахло травами, мятой, пожалуй, и еще базиликом. Кто добавляет в лимонад базилик? Это местная мода, что ли?

- Знаешь… сложно. Когда тебе говорят, что ты видишь судьбы мира… что даже больше, можешь на них влиять. Выбрать вероятность. Рассчитать. Подтолкнуть. И люди, как послушные фигурки, подчиняются, выполняют, проталкивая именно её, эту вот нужную вероятность.

Сушку она разломила в ладони.

И половинку протянула мне.

Я взяла.

Сушки люблю… наверное, даже больше, чем шоколадные конфеты. Хотя шоколад тоже люблю. Нам с Одинцовым перепадал он в спецпайке. Правда, горький, твердый, но все одно вкусный до невозможности. И сушки.

- Потом… потом я поняла, что все не так. И что я далеко не всемогуща… что на самом деле я – заигравшаяся девочка с выгоревшим почти даром. А потому не слишком-то нужная. Даже опасная.

Софья присаживается на стул.

Спина прямая. Волосы рассыпались по плечам. Они у нее слегка завиваются, и это красиво. Она и сама красивая.

А я?

Как-то… не то, чтобы не думала. Думала. Там, в столице, когда княгиней стала. Тогда меня окружали люди и зеркала. Зеркал я боялась больше. Они, в отличие от людей, не льстили. И показывали меня такой, какой я была – несоответствующей.

Месту.

Положению в обществе.

Дорогим нарядам. Украшениям вот.

- Дар заблокировали. Ты знаешь.

- Знаю.

- Вот. И я оказалась в пустоте. Страшно. Особенно, когда ты видишь все… ну, больше видишь, чем обычный человек. Иногда даже теряешься. С этого и начинается безумие, когда вероятностей становится слишком много и ты постепенно забываешь, в которой живешь. Провидцы часто уходят в свои сны. Или даже сами создают себе вероятность, ту, в которой счастливы. С идеальной жизнью. Очень тяжело вернуться в реальную жизнь. Да и зачем, когда идеальная имеется?

Сушку она отправила за щеку. И сказала невпопад.

- Мы по городу гуляли.

- Мы?

- Я и этот мальчик. Василий. Он пришел. Тогда. Сказал, что вы уехали. Я и почувствовала, что ждать возвращения не стоит. И попросила меня проводить… куда-нибудь. Одной страшно.

- Извини. Так, получилось.

- Ничего.

- Может, найдем тебе компаньонку? Даже здесь можно, наверняка есть в городе женщины…

- Которым нечем заняться, кроме как выслушивать моё зудение? – фыркнула Софья. И смягчилась. – В Петербурге я уже привыкла. А тут… такое вот… странноватое ощущение, будто я снова там.

- Где?

- На войне, - нехотя, но Софья произнесла это вслух. – Не подумай, я… я понимаю, что это просто ощущение. Что оно иррационально… и пока не складывается.

- Куда гуляли-то?

- На рынок. Там я сушек и купила. Этот паренек отвел меня к женщине, которая сама печет. И сушки, и баранки… на молоке. Вкусные… извини, я тебе не оставила. А еще там его сестра торговала.

Софья чуть сморщила нос.

- От нее кровью несло. Такой вот… не женской. Понимаешь?

- Она свиней, как поняла, бьет и разделывает.

- Знаю. И запах привязывается. Смерти… там, на мясных рядах, смертью пахнет так, что поневоле начинаешь задумываться…

Сказала и осеклась.

- О чем? – я все же рискнула попробовать лимонную воду. Надо же, неплохо довольно. И запах лимона, в отличие от апельсинового, нисколько не раздражает.

- О том, что возможно, правы те, кто говорит, что стоит отказаться от мяса… колбасу я так и не смогла попробовать. Кажется, на меня обиделись.

- Переживут, - отмахнулась я.

- Я слишком остро все воспринимаю. К тому же… понимаешь… мне кажется… - в руках Софьи хрустнула еще одна сушка. – Мне кажется, что блока больше нет.

Тишина.

А у нее окно приоткрыто. И слышно, как рокочут, похваляясь друг перед другом, жабы. Громко так. Куда там соловьям.

- Пещера?

О том, что произошло тогда, мы по обоюдному молчаливому согласию не говорили. Не потому, что стеснялись, отнюдь. Скорее уж… что там обсуждать-то?

Мертвым скорбь.

Живым – жизнь. Тем паче потом и закрутилось. Переезд. Петербург. Обустройство… дело очередное, а потом новое и еще одно.

- Насколько все… плохо?

Она бы не заговорила, если бы было хорошо.

- Сложно сказать. И плохо ли, - Софья снова ломает сушку, но не ест, а выкладывает кусочки на стол. – На самом деле я не уверена. Я ведь тогда, на войне, тоже… сорвалась… вычерпалась. Не знаю, как правильно. И с