Бомба для дядюшки Джо - Эдуард Филатьев

«Необходимо телеграфировать в Англию и Америку, прося союзников выслать хотя бы краткую сводку полученных ими результатов за последнее время.

Мне трудно судить о том, как должна быть составлена телеграмма для получения ответа, но один из возможных вариантов — это телеграмма за моей подписью с чисто научной просьбой о присылке результатов работ. Попутно можно прозондировать почву относительно возможности поездки в Англию для ознакомления с работой 1–2 человек».

Что можно сказать про это флёровское предложение?

Странное оно. До наивности.

В самом деле, под Москвой была в разгаре кровопролитнейшая битва. Эвакуированные на восток промышленные предприятия только-только вставали на ноги. Огромная территория страны была оккупирована вражескими войсками. Балтика, Чёрное и Баренцево моря кишмя кишели немецкими подводными лодками… А какой-то воентехник из Йошкар-Олы требовал организации «поездки в Англию»! И зачем? Всего лишь «для ознакомления с работой» тамошних физиков!

Но продолжим чтение письма.

Сделав ещё несколько предложений по организации зарубежных контактов, Флёров стал вдруг предупреждать Кафтанова (наркома и уполномоченного ГКО!) о том, что в материалах, полученных из-за границы…

«… будет, безусловно, присутствовать элемент засекречивания, поэтому копию всего присланного прошу переслать мне, для того чтобы можно было определить, что же, наконец, там сделано за это время».

По сути дела воентехник второго ранга предлагал, чтобы Государственный комитет обороны отправлял за рубеж телеграммы по урановой проблеме, а копии ответов на них пересылал бы в Йошкар-Олу, Флёрову.

Фантастика, да и только!

Но мало этого.

«Параллельно с этими телеграммами необходимо разработать план мероприятий…»

Стоп! Обратим внимание на явный промах, допущенный Флёровым. Промах, который не раз аукнется ему в будущем. Вот что он написал:

«Подготовку мероприятий можно поручить, как мне кажется, акад. П.Л. Капице, привлекая к этому А.И. Алиханова и А.И. Алиханьяна. В бригаду работающих необходимо будет привлечь проф. Л.А. Арцимовича, проф. И.В. Курчатова и часть работников Радиевого института».

Так не угадать будущий расклад сил! Поставить во главе предлагаемых «мероприятий» академика Капицу! А в его заместители предложить тех, кто возглавлял лабораторию, которая соперничала с курчатовской! Самого же Игоря Васильевича назвать пятым (!) по счёту! И не среди первых лиц, а в компании с теми, кого «необходимо привлечь». Это выражение можно истолковать и в том смысле, что эти «привлекаемые» вроде «необходимы», но, в принципе, можно обойтись и без них.

Через несколько лет, когда работы над «проблемой урана» разворачивались уже полным ходом, Флёров передаст Курчатову черновики всех своих писем, отправленных в 1941 году на самый верх. И попросит передать их копии в секретариат атомного Спецкомитета. Для ознакомления. Чтобы узкий круг высокопоставленных чиновников узнал бы, наконец, с кого всё это началось, кто всё это придумал.

Эффект получился совсем не тот, на который Флёров рассчитывал. Игорь Васильевич крепко обиделся! Ещё бы, узнать, что твой ученик так низко ценит тебя, своего учителя, было неприятно и очень горько.

Нет, нет, никаких «оргвыводов» сделано тогда не было. Флёров продолжал работать в курчатовской лаборатории. Но на ответственные посты его не ставили. Ни-ког-да!

А когда первая советская атомная бомба была успешно испытана, и её создателей стали награждать, Флёров был упомянут в 62-ом пункте секретного постановления правительства. Предпоследним в перечне из пяти фамилий!

Но вернёмся к письму, адресованному С.В.Кафтанову. Завершив излагать свои «мысли и соображения», Флёров написал:

«… нужно всё время помнить, что государство, первое осуществившее ядерную бомбу, сможет диктовать всему миру свои условия».

Как видим, 24 года советской власти даром для Флёрова не прошли: заветные чаяния большевиков о мировом господстве стали и его девизом и козырем.

Разумеется, и от Кафтанова Флёров не получил никакого ответа. И в январе 1942 года в Москву полетело новое послание. На этот раз в нём называлось имя того, кто препятствовал осуществлению «уранового проекта».

Враг урановой бомбы

Своё очередное письмо на самый верх Георгий Флёров адресовал секретарю Сталина. Начиналось оно по-деловому:

«Уважаемый товарищ!

Очень прошу Вас довести основное из изложенного в письме до сведения самого Иосифа Виссарионовича».

Абзацем ниже сообщалось, что «основное» — это те трудности, которые возникли с «проблемой урана», и преодоление которых может помочь решить некую научную «задачу»:

«… решение этой задачи приведёт к появлению ядерной бомбы, эквивалентной 20–30 тысячам тонн взрывчатого вещества».

Для того чтобы разрушительную силу предлагавшегося сверхоружия было легче себе представить, автор письма добавлял, что его мощи «… достаточно для полного уничтожения или Берлина или Москвы, в зависимости от того, в чьих руках эта бомба будет находиться».

По мнению Флёрова, угроза уничтожения пролетарской столицы вполне реальна. Потому как создание советской «ядерной бомбы» преступно задерживается, а в это время…

«… этот вопрос либо замалчивается, либо от него просто отмахиваются. Уран — фантастика, кончится война — будем заниматься этим вопросом».

И Флёров назвал имя коварного врага, чьё тайное противодействие и делало вполне возможным атомную бомбардировку Москвы. Им оказался. академик Иоффе:

«Я достаточно хорошо знаю Абрама Фёдоровича Иоффе, для того чтобы думать, что то, что он делает, делается им сознательно. Но, однако, объективно подходя к вопросу, его поведение близко к самому настоящему преступлению».

В чём же состояла вина «преступного» академика?

В том, что Иоффе, не вняв аргументам Флёрова, не поверил в реальную возможность создания урановой бомбы и не развернул широким фронтом работы по её созданию. И во флёровском письме появились и вовсе зловещие фразы:

«Удастся решить задачу в Герм, а, нии, Англии или США — результаты будут настолько огромны, что будет не до того, чтобы определять, какова доля вины Абрама Фёдоровича в том, что у нас в Советском Союзе забросили эту работу.

Вдобавок делается это всё настолько искусно, что формальных оснований против А.Ф. у нас не будет. Никогда нигде А.Ф. прямо не говорил, что ядерные бомбы неосуществимы, и однако какими-то путями создано упорное мнение, что эта задача из области фантастики».

Письма подобного рода принято называть доносами. Это и был самый настоящий донос! На преступные деяния академика Иоффе, который не только играл на руку зарубежным капиталистам (саботируя работы по урану), но ещё и ухитрился создать некое «подполье», исповедовавшее некое «упорное мнение» явно антисоветского толка.

Когда спустя несколько лет с этим флёровским письмом ознакомились его коллеги по Атомному проекту, они ахнули. Кое-кто даже отстранился от Флёрова. А в конце 70-х, наговаривая на магнитофон воспоминания, Анатолий Петрович Александров сказал:

«… в этом письме, хотя сейчас он считает себя таким, ну, что ли, зачинателем всего этого направления, но, к сожалению, он писал, что Иоффе занимается чуть ли не вредительством, что ориентирует, что эти работы нельзя выполнить. В общем, письмо было такое, что при более жёстком подходе вполне спокойно могли бы Иоффе на всю жизнь посадить после такого письма».

Академик Александров знал, что говорил. Поскольку время, в котором ему довелось жить, изучил преотлично.

Но вернёмся к письму Флёрова. В нём прямо-таки в императивном тоне диктовалось, что и как следует предпринять:

«… просьба, на выполнении которой я настаиваю, — <…> получить у наших осведомляющих органов полные данные о том, какие работы по урану в настоящее время проводятся в Германии, Англии, США, и приложить их к моему письму для ознакомления с ними товарища Сталина…».

Заканчивалось письмо напоминанием:

«Ещё раз повторяю свою просьбу — решить вопрос может только лично тов. Сталин, так постарайтесь, чтобы моё письмо попало к нему. О получении письма и всех дальнейших мероприятиях известите меня незамедлительно по адресу…

До представления моего письма тов. Сталину попрошу, исправив орфографические ошибки и стилистику, перепечатать его на машинке».