Мститель Донбасса - Александр Анатольевич Пересвет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы случайно ничего не нужного не показать чуткому женскому сердцу, Настю просто выкидываем из головы.
А что в голове? А в голове у нас – ход расследования, роль домохозяйки в происшедшем и всякие хорошие новости о его повышении. Он же военный? Ну! Значит, честолюбие должно быть выше среднего. Вот пусть и прёт сейчас.
Единственное, что несколько сбило его с этой волны облегчения и решимости странно колючие глаза дебелой, ражей тётки в ополченческой униформе, что присела на каталку с оранжевым лежаком как раз возле двери в Иркину палату. Уж больно придирчиво смерила его взглядом. Потом приподняла неторопливо массивный зад и, подкинув подбородок, осведомилась:
– Вы кто такой будете?
Алексей посмотрел на неё внимательно:
– А вы?
Тётка – абсолютный типаж рыночной бабищи, только к тому же и ростом крупная – нахмурилась:
– Палата под охраной. Документы предъявите!
Ага, интересно. Показать ей офицерское удостоверение и поставить раком? То есть по стойке «смирно». Однако настроение было хорошим, поэтому он спросил заботливо:
– А у тебя, родимая, есть документы, подтверждающие твоё право спрашивать документы?
Тётка, чувствовалось, поплыла. Явно не привыкла получать такой наглый и уверенный отпор. Пауза затянулась.
– Ладно, во-оин-н, – с непередаваемой офицерской интонацией, употребляемой в русской армии, наверное, со времён царя Гороха, проговорил Кравченко, – свободна пока. Доложись караульному начальнику, чтобы приказал тебе изучить «Устав гарнизонной и караульной службы».
И прошёл в палату. К Ирке.
Толстуха не сделала попытки ему помешать.
* * *
Ирка лежала на койке бедная и бледная. Левая рука поверх одеяла была перевязана от плеча и до локтя. Правая скула, как раз обращённая к Алексею, багровела большущей гематомой – тут, видать, и приложило ударной волной. Голова перевязана. Глаза глубокие, словно запавшие в синеву подбровья. И вся она казалась маленькой и как будто усохшей. Господи, да она как котёнок, брошенный в подворотне!
Кравченко грохнулся перед нею на колено, как перед знаменем части. Нежно, но крепко взял в ладони предплечье её правой руки, приподнял к губам и стал целовать. К губам прикасаться пока побоялся – мало ли, как там у неё, что болит из-за перенесённого удара.
Лицо Ирки осветилось, а в запавших глазах проснулись огоньки. Показалось, что сиреневые. Хотя глаза у неё – он помнил прекрасно – карие.
– Лёшечка, – прошептала она воздушно. – Лё-шеч-ка-а… Ты пришёл!
Алексей всё-таки решился прикоснуться к её здоровой щеке губами.
– Я ещё вчера приходил, – ах, глупо, будто оправдываешься или, ещё хуже, хвастаешься, обругал он тут же себя. – Не пустили, эскулапы фиговы! Тебя вон как охраняют, даже сегодня пришлось прорываться.
Это он попытался перевести свою ошибку в шутку.
Удалось не совсем. Да ладно. Главное – посидеть с человеком, поговорить о чём. Чая хоть сварить – вон чайник на столе! Конфетками угостить, её любимыми, шоколадными… Опять же – мандаринки, абхазские, каким уж неведомо путём залетевшие сюда, в войну и нищету Луганска первой зимы независимости.
Сегодня он будет ублажать свою девочку! Как сестричку! Дальнейшее время он честно стремился доставить ей хоть сколько-то радости. Передал новый телефон с новой симкой, с обозначенным в списке контактов его, Алексея, новым номером. Передал приветы от всех знакомых, от её матери и сына, сказал про их желание навестить её сегодня после обеда. Подсовывал мандаринки, конфетки…
Доложил ей про перешедшее уже в категорию забавных происшествие на дороге, поведал, что через хозяйку квартиры следствие уже пало на след злодеев, рассказал пару баек про контузии, после которых в людях открывались необычные способности. Изящно, как ему показалось, уклонился от ответа на вопрос, где же ночевал, оказавшись без жилья. Мол, сначала посидел с водителем Митридата, затем рванул в расположение, там ребята встретили, с ними говорили… В общем, пару часиков сна и урвал всего. А утром – уже с Томичем на квартире подбитой встретился…
Глаза Ирины вдруг обратились куда-то за него. Алексей обернулся. В щели приоткрытой двери торчала голова давешней охранницы. Алексею захотелось выстрелить ей в рожу. Правда, напитавшийся образами смертей разум тут же подкорректировал желание: запустить шваброй, обутой в мокрую тряпку. Но так чтобы дуру-ополченку вынесло отсюда кверху ногами.
– Свалила отсюда, боец! Мухой! – с угрозой рыкнул он. – А то я не посмотрю, кто такая, – мигом трахну и по лестнице кувырком налажу!
Рожа в двери скривилась, но утянулась назад. Дверь закрылась.
Ирка хихикнула:
– Она теперь не уйдёт…
– Почему? – механически откликнулся Алексей, тоже улыбаясь от радости, что у его женщины действительно должно быть всё в порядке, раз она в состоянии смеяться.
– Будет ждать, когда ты её трахнешь, – пояснила Ирина. – Это ей нечасто перепадает с её внешностью…
Нет, не бывает великодушных женщин!
И кстати, почему он сказал «трахну»? Имелось-то в виду… А-а, блин! В присутствии интеллигентной Ирины, учительницы в довоенной жизни, язык не повернулся произнести глубоко народный синоним интеллигентского слова «ударю»! Вот и… Блин, неловко как получилось-то! Да и перед тёткой этой – тоже…
Однако непонятная ополченка с её навязчивым вниманием заставила его насторожиться. Полного доверия ни у кого ни к кому, кроме ближайших родственников и друзей. Потому как война. Прос… пал гуманитарку – умирай с голода. Социальные столовые начали открывать совсем недавно – с ноября. И мало их. Особенно на периферии. А больше многим кормиться и не с чего… Но всё же настоящей подляны люди этой войны друг от друга не ожидают. За исключением политического уровня, конечно. Хотя…
Впрочем, там речь идёт уже о подлянах масштаба той, на которой в буквальном смысле слова сгорел хороший человек Сан Саныч Бледнов. Этот уровень уже не подлянами играет… И даже не смертями, а…
А полным уничтожением.
Ладно, дело не в этом, как говаривал дорогой шеф «Антея».
Просто переступила тётка где-то грань, где здоровое недоверие превращается в не менее здоровое подозрение. Ну, или должно превратиться, ежели жизнь дорога…
Алексей тихонько поднялся с колена и тихонько, на цыпочках, прокрался к двери. Приоткрывать не стал – не такой дурак, как эта хабалка ополченская, – но аккуратненько лёг на пол возле двери и приник ухом к щели под нею.
Краем глаза отфиксировал вторую койку в палате, попавшую в угол зрения. Не заправлена, но пустая. Соседка была, но куда-то смылась. Когда? Зачем? Когда вернётся? А если сейчас?
Снаружи доносилось лишь какое-то бухтение. Ополченка явно с
