Мертвый язык - Павел Крусанов

И тут ясное небо снова содрогнулось от оглушительного, резкого, как бич, удара грома. Похоже, неподалеку располагался военный аэродром, куда завезли керосин для учебных полетов.

– Точно, спалили, – сообщил вернувшийся Тарарам.

По словам рыбака, некая нефтяная компания уже скупила поблизости живописную землю с двумя загибающимися деревеньками, дав хорошую по понятиям крестьянской бедноты цену за отеческие дома. Деревеньки снесли, на их месте отстроили базу отдыха с охотхозяйством, рыбалкой на садковую форель, горнолыжной трассой с подъемником, вертолетной площадкой, баней с развратом и гонками на снегоходах. Дело показалось стоящим – вот кто-то и местную земельку с озером и деревней Борисово решил откупить. А деревня почти вся уже дачная, народ живет городской, питерский да московский. Хозяева разные, но по большей части не бедствуют, из города сюда за счастьем приезжают и счастьем этим торговать не хотят. Словом, не идет земля в руки насосанной конторе. Тогда нашли конторские в волостном селе Локотско одну бой-бабу. Она, свой соблюдая интерес, взялась за дело – кого-то уболтала продать участок, пока добром деньги дают, но таких всего пара-тройка хозяев нашлась, а остальные – ни в какую. Ну в марте деревня и сгорела. Теперь конторские, пожалуй, землю получат дешевле, чем взять хотели прошлым летом, вот только бой-баба из Локотско доли своей уже не увидит. Ее месяц назад при странных обстоятельствах на шесть частей разрезала сенокосилка. То ли месть погорельцев, то ли кто-то следы заметает. Дело тут по всем статьям не чисто, но у конторских управа и менты местные прикормлены. Поэтому – тишь.

– Бунт – дело Божье, – сказал Тарарам. – Вот только благородного разбойника Владимира Дубровского, который гол да сокол, здесь, кажется, не уродилось. Однако, – помолчав, добавил он, – новых людей, здесь, думаю, не любят. Сор берегут в избе. Нет тут ни общего долга, ни закона – только общий грех и мамона. Хотя, согласен, рифма никакая…

И снова грянул гром, как пушка у виска, как палкой в лоб, как точка.

К лагерю ехали невесело – что-то давило грудь, несносно отравляло ясный день. Чувство было такое, будто на их глазах осквернили храм, испоганили могилу, унизили старика, надругались над ребенком, а они оба ничего не сделали, чтобы этого не допустить. Хотя, казалось бы, какой с них спрос? При чем тут Тарарам с Егором? Но переживание отвлеченного позора и метафизического стыда гнало их прочь, словно удар хлыста собаку.

Стойбище имело жалкий вид: палатки перекошены, стол и складные стульчики разбросаны, тренога повалена, котелок перевернут, девицы злы и напуганы. Катенька рассказала: все поначалу было безмятежно – они загорали и купались, Настя выловила в озере огромную – сантиметров двадцать – ракушку-беззубку и решила сохранить ее для музея в Герцовнике. Потом стали стряпать – задумали изготовить на обед гречневую кашу с тушенкой. Потом приехала “Нива” и, наблюдая за стряпухами тонированными гляделками, простояла в пятидесяти метрах от них примерно полчаса. Потом машина, из которой так никто и не вышел, уехала, а еще через полчаса начался форменный ужас. Откуда ни возьмись явилось стадо молодых бычков, наведших на лугу шорох. Кричащим и размахивающим руками девицам они не повиновались, напротив – норовили озорно поддеть рогом, так что те со страху забрались в “мазду” и попробовали распугать громил клаксоном, но быки лишь удивленно оборачивались на гудок, после чего продолжали дебоширить дальше. Запинаясь о веревки, сорвали растяжки палаток, истоптали пляжные полотенца, сбили котелок, а рассыпавшуюся кашу слопали, чуть из-за нее не передравшись. Погром продолжался до тех пор, пока не явилась деревенская пастушка с шустрой собачкой Мотей и враз заробевших бычков не увела. Тут же снова приехала “Нива”, но вскоре, увидев, видимо, на дороге пылящую “самурайку”, быстренько убралась.

– А тут и вы приехали, – закончила историю Катенька. – Настя и номер этой “Нивы” записала – уж больно подозрительная. Только посмотри: шестьсот шестьдесят пять – сосед зверя.

– Все, – сказал Тарарам. – Сюда забрались, чтобы припасть к истокам, зарыться и пощупать корни – пощупали, а корней и нет. Гниль только. Труха и тлен. Все, – повторил он. – Теперь здесь место пристрелянное, так что в любой момент нам может случай жилку жизненную оборвать.

– Как это? – не поняла Настя.

– Не знаю, как, – сознался Тарарам. – Может, рыбьей костью подавимся, которую нерадивый поваренок в пакет китайской лапши запаял. Может, подроет корни дерева барсук, и рухнет елка нам на темя. Может, глаз выбьем здешнему баклану, который наедет – типа, дайте сигарету, выпить, а теперь станцуйте, – после чего нас местный Анискин из табельной базуки порешит. Может, энцефалитного клеща нам черт за шиворот пошлет. А может – прямое попадание перуна в бензобак. Да мало ли…

Нежданно из-за поворота береговой излучины появился неказистый мужичок с удочкой в одной руке и полиэтиленовым пакетом в другой. В пакете трепыхалась какая-то мелочь. На мужичке была выгоревшая кепка, разгрузочный жилет поверх клетчатой рубашки, заляпанные рыбьей чешуей штаны, заправленные в резиновые сапоги, и смазанное, плохо нарисованное лицо. Наверное, он стоял в воде и зачерпнул голенищем – при каждом шаге сапоги его чавкали и издавали громкое хлюп-хлюп, хрю-хрю… Молча мужичок прошел по берегу мимо лагеря и удалился прочь, в сторону деревни.

Вмиг побелевшая Настя заткнула ладонями уши и присела на корточки, будто хотела спрятаться от уходящего за бугор рыбаря. Глаза ее были круглы и безумны.

– Надо сниматься и уходить, – сказал Тарарам. – Совсем уходить. – Он со значением посмотрел на Егора. – Иначе жернова нас смелют на крупу. И ни служения, ни послания, ни жертвы – ни черта не будет.

– А как же преображение? Восстание из пепла? – нахмурился Егор. – Ведь ты же получил свой дар – свой язык. Что – даже противиться не станем?

– Чему? – развел руками Рома. – Ты видишь излучатель враждебной воли? Гибельную дробилку, распыляющую твой смысл? Смертельный кратер, изрыгающий напасти? Враждебно стало все вокруг. Все разом. Пепел остыл, и любой язык здесь умирает с первым звуком. А стереть мир, как он стирает нас, и переписать его на этой же странице мы не в силах. Порча необратима – траченная молью шкура уже не станет резвой рысью, вздувшаяся банка тушенки не завизжит вновь розовой свиньей. Я говорил уже, а тут воочию увидел – срок годности нашего вместилища истек. Надо перелистнуть страницу. Пойдете ли со мной на новую делянку? В молодой, еще не выбравший участи мир?

– Я с тобой, – заявила, скорее не поняв, но почувствовав значение сказанных слов, Катенька. – Ты – мой мужчина, я одного тебя так далеко не отпущу.

– Поехали, – махнул рукой Егор. – Чего-то похожего мне издавна хотелось. Путешествия туда, где не ступал еще ничей сапог. В конце концов ты дал закон, мы приняли его и теперь иного не приемлем.

Настя была готова бежать отсюда куда угодно сломя голову. А тут как раз в озеро, в паре метров от берега, с грохотом, шипением и воем, наполнив воздух запахом каленого металла, рухнул не догоревший отчего-то в плотных слоях воздухoв сорвавшийся с орбиты спутник. Или это отвалилась турбина от грохочущей в небе военно-воздушной машины? Или не вышла из штопора сатурнианская шайтан-арба? Словом, декорации сыпались с самых верхних колосников.

4

Собрались наскоро – больше по привитой с детства экологической культуре, чтобы не оставлять после себя порчи на земле, нежели по необходимости, поскольку весь этот дорожный скарб был им теперь не нужен. Мир изменил лицо – вместо пусть напускной, но все-таки приветливой улыбки, теперь над ними нависала ощеренная пасть. Эта перемена уже не была фантазией, пустой догадкой – она вошла в их мозг, как ледяная сталь иглы, запечатлелась на щеке, как звонкая пощечина, дымилась на обожженной коже, точно свежее тавро.

Обратно в город решили ехать окружным путем, дабы размазаться в пространстве, стать неудобной целью и не столкнуться лбом с бегущими по следу псами…

Выскочив на московскую трассу, повернули налево, в сторону Вышнего Волочка, но километров через пятнадцать круто ушли с шоссе направо – на Демянск. Дорога была так себе, с выбоинами и трещинами в асфальте. Зато вокруг, словно бы в попытке возместить и загладить неустройство пути, расстилались шикарные дали – в силу инерции сознания они по-прежнему будили ангельскую лиру в сердце, хотя надежность этой бутафории больше не давала поводов для обольщения.

Лутовенка, Яблонька, Копейник, Язвище, Сухая Нива, Подсосонье… Все мило, все тихо – не напали на путников ни халдеи, ни савеяне, не пришла буря и не опрокинула машины в кювет, не упал с неба огонь и не пожрал их, не поразила странников проказа от подошвы ног по самое темя. Да что там, ни одного наряда ДПС не затаилось на пути – только аист на подъезде к Красее, взлетев перед капотом с обочины, заставил “самурайку” невольно вильнуть влево, на занятую хлебоуборочным комбайном встречку (Рома едва успел из рискованного маневра выйти), после чего, осознав неудачу, разгневанно чиркнул крылом по лобовому стеклу “мазды”.