Куль хлеба и его похождения - С. Максимов

А вот тотчас и перемена команды;

— На себя (то есть налево)!

— Держи зад!

— Держи перед (то есть ту или другую сторону от берега)!

Подхватит прибой, если ослабить движение подлежащей и руководящей потеси, и повернет на лучший конец судно задним концом наперед, и затем уже ему не справиться. Так и поплывет оно мимо людного города Боровичи задом наперед, и не укоснят там все проходящие по берегу подсмеяться над лоцманом. На худой конец судно ударит боком в берег, расшатает ударом пазы, даст течь. А так как это уже за обычай, то и торчат в таких местах десятка два баб с шайками и с ковшами.

— По семитке с шайки, вскочим!

— Вались, бабы, в барку (в надломленную)!

Вскочит баб столько, сколько успеет на быстром ходу судна. Вскочат они затем, чтобы отливать непрошеную воду и чтобы заработать на крайнюю свою бедность хотя бы и такое денежное ничтожество: есть-пить надо. Иногда успевают отделываться и подешевле, навзничь опрокидывая подо дно барки с паклей или рогожкой конопатчика и придерживая его на борту за ноги. Иногда сорвавшеюся из рук потесью колотит до смерти, изломавшеюся увечит и больно бьет. Часто барку разламывает так, что кулье мечет в разные стороны, людей опрокидывает в воду, но всегда без особенно дурных последствий. Стоит поймать куль (особенно с мукой) которая не успевает отяжелеть, скоро намокать и опускаться на дно), на куле, навалившись на него, немудрено выплыть на берег, конечно, испуганным, несомненно, мокрым. Да и на том же берегу и на солнышке можно и высохнуть.

Просились и к нам эти бедовые бабы с шайками, да нам было не надобно: мимо!

Мимо неслись берега; выбегали на них нам навстречу два села одно против другого, две деревушки. Набегали и мы на бревна, связанные вместе, которые на отталкивающих пружинах прикреплены к берегам в тех местах, где судно неизбежно на крутом повороте должно, оттолкнувшись от одного берега, набежать вплотную на другой. Заплывь наскочившее судно отбрасывает на середину речного стрежа. С нашим опытным лоцманом мы натолкнулись только один раз довольно сильно на одну подобную заплывь, заставили ее засуетиться и заметаться в расчете заскочить всеми четырьмя-пятью бревнами на берег. Но заплыви не привелось такого несчастья на скрепе цепями, и нам ни разу не удалось толкнуться в берег. Опытный глаз и повелительная рука сумели удержать нас почти по самой середине реки, на самом стреже во все время плавания, которое на 30 верстах продолжалось всего только 1 1/2 часа. Так быстра мстинская вода! Наклон русла так велик, что временами нам удавалось видеть, как будто мы летим под гору по решительной наклонной плоскости (на 30 верстах 30 сажен). Хозяева, едущие на тройке по берегу, на расстоянии береговом 21 версты, не поспевают за баркой, для которой на воде 32 версты и, в числе их, верст 8 совершенно тихих. Самый сильный и опасный порог Егла вздумал было нас задерживать, разведя шумливую базарную толкотню на целых десятках сажен и намылив густую пену на всем видимом нами пространстве, от берега до берега и дальше вперед. В самой середине порога, где в неопытных руках разбиваются барки и всем им без исключения грозит опасность, и наша барка, не сдержав себя, застонала. Сам лоцман счел за нужное ухватиться за потесь и лихорадочно подергивал ее вместе с другими с боку на бок.

Ух! еще ух! в третий раз ух! — скакала наша барка с каменных приступков книзу, припугивая нас не на шутку. А сама стонет. С рабочих градом льет пот, а утереться некогда. Лица раскраснелись, глаза налились кровью, как будто все в самозабвении: куда кривая не вывезет. Концевые так суетливо усердствуют, налегая на потеси, что того и гляди кто-нибудь перескочит через них и, став вниз головой, стукнет ногами на воздухе. Барке три раза предлагали надломиться в любом месте и в особенности посредине, где лежит меньше клади. Вот барка готова треснуть, вот зашеберстила она по камням, словно жернов, толкнулась в другой большой камень. Имеет теперь полное право рассыпаться: бьют во все бока, грозят со всех сторон, но тонкие доски гнутся змеем, зигзагами. Если поставить на берегу зрителя, то он в эти моменты не увидел бы барки в горизонтальном положении. Несомненно, вся барка представилась бы ему изогнутою в кривую ломаную линию, такую точно, о которых толкуют в геометрии. С порогов барка спрыгивает, лишь только готова надломиться, — быстрота течения схватывает и несет ее дальше в самый опасный момент. Сильные руки пятидесяти человек снимают ее с опасных мест, подлежащие потеси оберегают барку от острых подводных скал. Знает про это золотой глаз лоцмана и сводит судно на спокойное место без мелей и камней. Сводит, однако, затем, чтобы опять набегать на пороги, но не столь страшные и опасные.

— Не горазд, не горазд! — подсказывают рабочим не все подручные, а только двое задних, и уже более спокойным голосом, с уходившимся сердцем. Барку, конечно, расшатало, порасшатает впереди еще больше, выскочит из нее немало деревянных гвоздей, ослабеет и вывалится из пазов конопатка. Набежит и много воды, и много дела для починки и подправок.

Вот за порогом Видцами Винное Плесо, на котором Екатерина II угощала лоцманов, провожавших на ее глазах барки порогами. Вот порог, прозванный Свиньей, не за себя, а за какую-нибудь чужую свинью: порог этот посмирнее других. А вот и приглядный городок Боровичи засветлел своим большим и красивым Троицким собором.

До времен Петра Великого и постройки Петербурга здесь стояло небольшое казенное селение, называвшееся, по своему положению между дремучими борами, Боровищем (теперь кругом на несколько десятков верст неоглядная гладь). Огибаем мыс, набегаем опять на пороги, не спасаемся от них и под самым городом и на последнем конце его, под Духовым монастырем преподобного Иакова Боровицкого. И опять пороги, но небольшие. Дальше еще версты три, до того самого места, где чернеет своими избами деревушка Потерпелицы — пристань и гавань. Затем ей и звание такое, что приходят сюда барки потерпевшими надломы, потерпельцами, ранеными. Здесь им осмотр и починка. Здесь расчет с лоцманом. Лоцман немедленно берет тройку или пару резвых лошадок, подговаривает товарища и вдвоем мчится назад в посад принимать и вести новую барку. К вечеру он опять пролетел на новой барке мимо Борович и опять счастливо (и так иное время до трех раз в сутки). Многим другим не задалось: еще разбилось десять барок. По берегу против города на выручку им тянут бабы полубарку, тянут еще лодку на лямке. Некоторые лоцманы все пороги молодецки прошли на одних потесях, во всю дорогу не пуская передние в дело: это у них считается мастерством и удальством.

Изо всех барок разбилось двенадцать: год неудачный, тяжелый, да и вообще для всей Вышневолоцкой системы все последние годы несчастливые. Прежде скоплялось больше тысячи судов, в нынешний год этот весенний караван состоял всего из ста двух барок. Много клади отняли железные дороги, настроенные в последнее время с таким достатком, что дали иное направление петербургским товарам, начертали другие пути для движения их к здешнему порту с отправкой за границу. Охотнее направляют хлеб по Мариинской системе и не обходят им и третью систему каналов (Тихвинскую), начинающуюся под городом Мологой рекой Мологой. Вычинившемуся судну в Потерпелицах, как и всем другим, идущим либо на город Тихвин, либо на город Вытегру, дорога известная: из реки в реку либо в маленькое озеро, из канала в реку и из реки в канал Ладожский, соединенный под городом Шлиссельбургом с Невою. Больших озер эти системы не любят и их обходят. Для Мариинской обошли вырытым каналом Белоозеро, Онего и Ладогу; для Тихвинской — Ладогу; для Вышневолоцкой — каналами Вишерским и Сиверсовым озеро Ильмень и опять неотразимое для всех озеро Ладожское, дающее исток в море многоводному рукаву своему, получившему имя Невы-реки. На Неве, под Смольным, Калашниковская пристань, на стрелке Большой и Малой Невы — купеческая биржа и мелкие корабли; под Кронштадтом крупные морские корабли. Здесь-то и на них, на руках биржевых дрягилей и поденщиков, кончаются похождения нашего земляка — куля с хлебом

Глава XIII На малохлебье и бесхлебье

Невольно задаешься вопросом: кто собрал на пристани эти массы шумливых рабочих, кто согнул эти спины и подставил их под тяжелые девятипудовые кули с хлебом? Кто заставил ухватиться за неуклюжие барочные потеси и словно привязал тут на целые недели и увел на барках всех этих трудолюбивых людей за целые сотни верст от родных деревень?

— Голод.

Кто на этом берегу, по полю, водит за собой тех, которые остались дома и не пошли в бурлаки, и творит чудо: превращает прирожденную человеческую лень в бодрое и живое дело, в неустанный труд?

— Голод.

Кто наблюдает за тем, чтобы в холодные дождливые осенние дни барочный рабочий не выпускал из рук весел? Кто подкладывает хворост под костер, пособляет варить очень невкусную пищу, сидит над заснувшим рабочим на сырой земле, под дождем и дырявым армяком? Кто сторожит его в темную ночь, чтобы не сбежал он в отчаянии на теплую деревенскую печь, где валяться и нежиться столь приятно, но где все, что было припасено, уже съедено?