«Поворот все вдруг!». Укрощение Цусимы - Александр Лысёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дверь отворилась, пропуская внутрь ввалившегося Сергея Платоновича, и тут же намертво захлопнулась снова.
– Здравствуйте, Сергей Платонович! – невозмутимо приветствовал Ключевского в башне мичман Дараган. Сказано это было таким тоном, будто Ключевский появился у него не посреди жестокого сражения в Желтом море, а зашел на вечерний чай во время безмятежной якорной стоянки где-нибудь на Цейлоне или Суматре. Дараган одернул ладно пригнанную тужурку, поправил и без того аккуратный пробор:
– Вы извините, пожалуйста, одну минуточку.
И прильнул к приборам на командирской площадке. Мягко развернулась движимая расположенными под железной платформой электромоторами башня. Совсем другим, резким командным тоном отдал привычные распоряжения мичман. Клацнули замки орудий. Дружно рявкнули шестидюймовки. Башня привычно выплюнула сквозь горловину на крыше стреляные гильзы. Спустя несколько мгновений комендоры радостно прокричали:
– Попадание!
Отфыркиваясь, как после ныряния, от едких пороховых газов, Дараган опять поправил пробор и обратился к Ключевскому:
– Ну как вы?
Сергей Платонович размазал по лицу копоть вперемешку с кровью, скосил глаза на болтающийся у груди левый эполет, подтянул оторванный наполовину рукав сюртука. Сквозь разошедшийся шов виднелась остающаяся почему-то до сих пор белоснежной рубашка.
– Нормально!
В двух словах Ключевский обрисовал мичману ситуацию, сложившуюся в боевой рубке. Дараган распахнул нижний люк в полу башни:
– Сюда! Ершов! – окликнул мичман одного из своих артиллеристов. – Поступаешь в распоряжение господина лейтенанта.
– Есть!
Ключевский полез по скобяному трапу в недра броненосца. Следом застучали сапоги Ершова. Добрались до бомбового погреба. Попетляли по бронированным закоулкам. Навстречу попалось несколько раненых, пробиравшихся в лазарет. Спустились еще на пару уровней вниз. Пробежали мимо с брусьями и упорами матросы трюмно-пожарного дивизиона. На вопрос Ключевского, где их командир, трюмный старшина махнул куда-то в дальнюю сторону коридора. Побежали в указанном направлении. Наконец нашли командовавшего дивизионом мичмана. Тот, прихватив с собой инженера-механика и с полдюжины нижних чинов, срочно отправился вызволять попавший в затруднительное положение штаб. Проводив их наверх через центральный пост, Ключевский устремился на батарейную палубу левого борта. Следом неотступно громыхал сапогами Ершов.
«Цесаревич» между тем содрогался от гулких попаданий. Казалось, по броненосцу стучат тысячепудовыми кувалдами. От одного наиболее жестокого попадания корабль прямо подскочил и стал ощутимо рыскать на курсе.
«Сейчас опрокинемся, как «Сикисима», – сама собой полезла в голову Ключевскому недобрая мысль. Отгоняя ее прочь, Сергей Платонович продолжал бежать по закрытой батарейной палубе. Он уже набрал у плутонгового командира семидесятипятимиллиметровой батареи нескольких комендоров и теперь торопился вместе с ними в носовую башню главного калибра.
Люк в полу носовой двенадцатидюймовой башни откинулся снизу на удивление легко. Броневая дверь, ведущая на палубу, оказалась открытой нараспашку. Сквозь нее внутрь, звеня и рикошетя во все стороны, залетали осколки. Вытолкав наружу чье-то превратившееся в бесформенное месиво тело, распластанное в проходе, прибывшие с Ключевским матросы первым делом задраили дверь. Огляделись. Около пушек в разных позах лежала жестоко посеченная осколками прислуга. Отрыли из кровавой груды двух подававших признаки жизни артиллеристов и едва стонавшего командира башни лейтенанта Ненюкова. Ключевский вставил ему в рот фляжку с коньяком, горлышком разжав зубы.
– Осколок, – судорожно сглотнув, захрипел Ненюков, уставившись мутными глазами на Сергея Платоновича. Неожиданно крепко схватился за воротник мундира Ключевского и заговорил быстро-быстро:
– Застрял осколок между мамеринцем и платформой… Нельзя стало наводить. Я вышел наружу, исправил. Иначе никак не исправить. И тут японские снаряды. Один, другой… Шимоза. Град осколков. А нас… Их… всех через открытую дверь… Как вышло, что всех?! Я не успел закрыть дверь… Посекло. Я их… Это я виноват.
Ненюков сделал еще один большой глоток из фляжки Сергея Платоновича и закончил громко и внятно:
– Не спасайте меня. Я все равно застрелюсь.
– Не болтайте ерунды. – Ключевский уже вовсю пеленал его бинтами.
– Ершов! Проверить орудия!
Ершов взобрался на пост управления, просунул голову в командирский колпак. Комендоры заняли места возле орудий. Загудели электромоторы в бронированном колодце подбашенного отделения. Башня плавно развернулась влево, затем обратно вправо.
– Работает, вашбродь! – заорал сверху Ершов.
Эвакуировали вниз раненых, вытащили убитых. Вместо испорченной электрической подачи пришлось подавать снаряды вручную по желобам. Это не помешало носовой двенадцатидюймовой башне «Цесаревича» через некоторое время возобновить огонь по противнику.
…В седьмом часу вечера 28 июля 1904 года исход морского сражения в Желтом море был уже предрешен. Несмотря на то что еще отчаянно поливали меленитовыми снарядами русский флот два броненосных крейсера главных сил адмирала Того. Несмотря на хитроумные эволюции крейсеров Дэва, то сближавшихся с русскими кораблями на пистолетный выстрел, то уходившими на время, описывая циркуляции, зализывать полученные раны. Русские суда снова выстроились в кильватер друг другу, охватывая голову вражеской колонны. Боролись с многочисленными пожарами, вызванными воздействиями шимозы на броненосцах Рожественского. Сильно был покалечен «Суворов». В какой-то момент боя казалось, что неминуемо перевернется «Цесаревич». Обошлось. Весь избитый броненосец Макарова занял место за «Ослябей» в конце своего отряда. Впрочем, сквозь бушевавшие на нем пожары артиллеристы «Цесаревича» продолжали посылать неприятелю свои смертоносные приветы.
Оглушительная точка в сражении была поставлена около 18.30. В возглавлявший японскую колонну броненосец «Фудзи» попало несколько крупных снарядов. Был отмечен взрыв и пожар на юте броненосца и в районе кормовой двенадцатидюймовой башни. «Фудзи», хоть и подвергался сосредоточенному русскому огню, продолжал бодро отстреливаться изо всех исправных орудий, а их сохранилось еще немало. Он умело маневрировал и грамотно управлял японскими силами. Как вдруг от взрыва, перекрывшего, казалось, весь остальной грохот боя, на «Фудзи» подлетела вверх кормовая башня главного калибра. Над японским броненосцем встало огромное грибовидное облако, в котором моментально потонул силуэт корабля.
Когда белесое облако рассеялось, оказалось, что в японской колонне стало на одно судно меньше. «Фудзи» просто исчез с поверхности моря за считаные секунды.
Головным стал следующий мателот – «Асахи», последний из японских броненосцев. Видимо, потрясение от увиденного прямо перед собой было на «Асахи» столь велико, что он тут же поднял сигнал о прекращении сражения. Последовательно поворачивая на ост, все японские корабли прекратили огонь и вышли из боя, постепенно скрываясь в надвигающихся сумерках тумана.
37
В восьмом часу вечера русские броненосцы в Печилийском заливе по сигналу с «Суворова» застопорили машины. Набежавший было туман быстро рассеялся. Море стало чистым во все стороны до самого горизонта. Темнело летом в этих широтах поздно. В направлениях китайского и корейского берегов выслали дозоры из числа крейсеров Эссена. Во время боя они благоразумно держались на левом траверзе русской колонны вне зоны досягаемости японского огня и после утреннего столкновения больше никаких повреждений не получили. Опасались минных атак японцев, особенно в ночное время. Следовало по возможности исправить повреждения и привести себя в порядок до наступления темноты. На всех судах объявили аврал.
Адмирал Макаров перенес свой флаг с израненного «Цесаревича» на броненосец «Ретвизан». Туда же перебрались и чины его штаба. Вскоре единственный уцелевший на четыре головных броненосца Рожественского паровой катер с «Орла» доставил на «Ретвизан» и самого Зиновия Петровича. Рожественский был тяжело ранен в голову и спину, но находился в сознании. Более того, даже пытался с носилок руководить собственным перемещением на «Ретвизан». А когда громко обматерил неловко тряхнувшего носилки матроса уже на палубе «Ретвизана», всем стало ясно – бравый адмирал жить будет еще долго.
Вместо лазарета Рожественский приказал нести себя в адмиральский салон. Пока приходили сообщения с каждого броненосца о полученных повреждениях и состоянии кораблей, там спешно собиралось импровизированное совещание во главе с Макаровым. Утомленного, перебинтованного Зиновия Петровича под руководством судового врача уложили на широкий диван, со всех сторон подоткнув кожаными подушками. Несмотря на возражения, он настоял на своем участии в выработке дальнейшего плана действий.
