Последняя любовь гипнотизера - Лиана Мориарти

Ее мать вскинула брови и взялась за чашку с чаем.

— Я совсем не хотела тебя расстраивать.

— Ну, положим, хотела, — мрачно возразила Элен.

Она и в самом деле ведет себя как подросток. Куда подевалась вся ее интеллигентная эмоциональная сдержанность?

— Извини. Мне действительно жаль. — Анна неловко похлопала Элен по плечу. — Ты что-то очень бледная.

— Может, это потому, что я беременна, — брякнула Элен и разразилась целым потоком слез.

Во вторник я позвонила на работу, сказалась больной и снова отправилась на пляж в Авалоне с моей новой доской для серфинга.

Никогда прежде я не занималась ничем подобным — не в таких условиях выросла. Моя мать пришла бы в недоумение. Она всегда думала, что самое замечательное в жизни — это регулярная зарплата; и это нечто такое, что не дается просто так, в особенности женщинам. Я до сих пор как наяву слышу почтительность в ее голосе, когда она рассказывала знакомым о моей первой службе после университета: «Саския нашла себе работу!»

Помню, как сбила ее с толку, как-то обронив: «Работа должна приносить удовлетворение». Мама тогда воскликнула: «Но, милая, они же тебе платят!» Она очень боялась, что я буду невежливой с начальством. И была уверена: однодневный отпуск по болезни — это нечто безумное и опасное.

Прости, мам. Мне необходимо было отвлечься.

— Отвлечься! — наверняка фыркнула бы мама.

Она не верила в современные нервные расстройства вроде депрессий или анорексии. Когда сыну какой-то ее подруги поставили диагноз «клиническая депрессия», мама исполнилась отвращения: «Да из-за чего грустить этому глупому парню? У него отличная работа! Жена! Ребенок!»

Мама верила в горе из-за смерти близкого и в радость по поводу рождения, и в любовь и брак, и в простую здоровую пищу, и в безупречно чистый дом. Все прочее оставалось для нее глупостью.

Интересно, сочла бы она глупостью то, что я буквально развалилась, когда Патрик порвал со мной? Мама ведь обожала Патрика, ну и его сына тоже, конечно. Она считала Патрика своим приемным сыном, а Джека — внуком.

Полагаю, Патрик уже познакомился к этому времени с родителями гипнотизерши. Меня захлестывают жуткие волны ярости, стоит лишь представить, как он болтает с ее матерью, держится предельно вежливо и старается произвести на нее впечатление, как будто моей милой матушки никогда и на свете не было, как будто моя матушка служила всего лишь чем-то вроде тренажера, на котором он готовился к общению с настоящей тещей.

Я наконец-то перестала хвататься за телефон, чтобы позвонить маме. А ведь делала это еще несколько месяцев после ее смерти. Даже набирала номер и только потом вспоминала. И быстро бросала трубку, пока мне не ответил какой-нибудь незнакомец. Теперь, заслышав телефонный звонок, я уже не думаю: «Это, должно быть, мама». Но все так же по ней скучаю. Каждый день.

Рассудком понимаю, что смерть родителей — это естественная и приемлемая часть жизни. Никто бы не назвал смерть очень больной восьмидесятилетней женщины трагедией. На ее похоронах слышался тихий плач, я видела покрасневшие глаза, наполненные слезами. Но никаких душераздирающих рыданий. Хотя сейчас думаю, что должна была позволить себе рыдать. Мне следовало выть, и колотить себя кулаками в грудь, и бросаться на ее гроб.

Я прочитала тогда стихотворение. Весьма трогательное, милое, и полагаю, оно бы ей понравилось. Но мне следовало говорить собственными словами. Следовало сказать: «Никто больше не будет любить меня так беззаветно, как любила моя мать». Я должна была сказать: «Вы все думаете, что хороните просто милую маленькую старую леди, но на самом деле вы хороните девушку по имени Клара, у которой были длинные светлые волосы, заплетенные в косу до талии, девушку, которая полюбила застенчивого юношу, что работал на железной дороге, и они год за годом пытались зачать ребенка, а когда Клара наконец забеременела, они танцевали в гостиной, но очень медленно, чтобы не повредить младенцу, и первые два года жизни с маленькой дочкой были самыми счастливыми годами в жизни Клары, вот только потом ее муж умер и ей пришлось воспитывать малышку одной, а это было еще до того, как одинокие матери начали получать пособие, до того, как вообще появились слова „мать-одиночка“».

Мне следовало рассказать им всем, что, когда я училась в школе, если днем внезапно холодало, мама ждала меня в школьном дворе с жакетом. Я должна была сказать, что мама так страстно ненавидела капусту брокколи, что даже смотреть на нее не могла, и что она обожала главного героя английского сериала «Судья Джон Дид». Нужно было им рассказать, что мама очень любила читать и что она была абсолютно никудышной поварихой, потому что пыталась одновременно и приготовить что-то, и дочитать книгу, взятую в библиотеке. Ужин всегда подгорал, книга оказывалась забрызганной чем-нибудь, а мама потом тратила уйму времени, стараясь уничтожить пятна уголком влажного полотенца. Я должна была им рассказать, что мама считала Джека своим собственным внуком и как она сама сшила для него одеяльце с гоночными машинами, в которое он просто влюбился. Нужно было говорить и говорить, вцепившись руками в кафедру, и сказать наконец: «Она вовсе не была обыкновенной маленькой старой леди. Это была Клара. Она была моей матерью. Она была прекрасна!»

Но я лишь прочитала подходящее к случаю короткое стихотворение, а потом села на свое место и держалась за руку Патрика. После он помогал мне разливать чай, угощая подруг мамы, и мило беседовал со старушками, а мне даже и в голову не пришло, что у меня больше нет родных, поскольку Патрик держал меня за руку, а в аэропорту Сиднея нам навстречу бросился Джек. А еще мать Патрика собиралась оставить в холодильнике большую кастрюлю бефстроганова, потому что знала: это мое любимое мясное блюдо.

А четыре недели спустя Патрик сказал: «Я думаю, все кончено».

Мои мысли вертятся по кругу. Если я позвоню маме и расскажу ей о Патрике, мне станет легче, но мама умерла. Если я скажу Патрику, что не могу поверить в то, что моя мама умерла, мне станет легче, но Патрику я больше не нужна. Если я поведу Джека в парк или посмотреть фильм, мне станет легче, но я ему больше не мать. Если я пойду повидаться с Морин, мне станет легче, вот только она уже перестала быть частью моей жизни.

В моей жизни нет такого количества людей, чтобы восполнить это множество потерь. У меня нет запасных тетушек, или кузенов, или бабушек и дедушек. У меня нет поддержки. У меня нет страховки на случай утрат.

Боль ощущалась буквально физически, как будто с меня сорвали огромные куски кожи и ранам не суждено зажить.