Позови меня трижды… - Ирина Дедюхова

А ночью ему снова приснился сон, который он гнал от себя, потому что этот сон заставлял его о чем-то жалеть, в чем-то сомневаться… А что ему было жалеть? Да ничего такого никогда не было с этой дурой, о чем бы можно было вспомнить с сожалением! Но, видно, лег он с вечера как-то не так, потому что, когда перед ним во сне опять побежала мокрая маленькая Катька с волосами, блестевшими на солнце капельками влаги. А как только она закричала: "Догоняй, Валет, догоняй!", у него снова сжало сердце и сразу стало нечем дышать.

И вот тогда, когда глаза совершенно опухли от слез, Катя решила сделать им так больно, чтобы они на всю жизнь запомнили Катьку-соплю! О! Она знала, как это сделать. Ведь внутри каждой женщины на любой случай имеется несколько коротеньких советов, без которых ее сама Природа в жизнь не пускает. Потому что и сама Природа — мудрая женщина, и ей хорошо известно, без чего именно ни одной бабе свой век в рядок с мужиком до конца дней не протянуть. Потому как ведь и мужичок — ее же порождение, дикое и несуразное.

Никто Катерине никогда этого не объяснял, никто этому не учил. Она просто знала, что худшую боль испытывает мужчина лишь тогда, когда брошенная им женщина вдруг расцветает на его глазах в объятиях другого мужчины. Особенно, если последний — не остатнего разбору. И уж, конечно, она откуда-то изначально знала как именно, тонко и деликатно расцвести в самый нужный момент, и как при этом невзначай попасться на глаза.

Вот дело-то какое. Решила тогда Катерина свою масть поменять. Ага, просто взять и поменять. Девочки бы в ее группе просто рты бы все раскрыли. И сразу бы все перед ней легло, как на скатерти самобранке!

Нет, она не стала сидеть ночью перед зеркалами со свечою и с картами. Она решила эту масть вынуть у себя изнутри, прямо из души вынуть. Ведь должна же была быть и у нее такая же масть! Чем же она-то хуже тех, с которыми они танцуют, которым звонят, на которых потом женятся?

Хотя как эту масть взять вдруг и изменить, если за спиной ничего у нашей Кати-то кроме прыжков ножницами да всесоюзных маршей в душу вложено не было? Ах, да! Еще бухгалтерский учет на предприятиях общественного питания, несколько пьес, выученных когда-то на расстроенном фортепиано и пара-тройка фраз на иностранном языке. Не сподручно было бы с таким багажом масть-то менять, но извернулась все же Катька, как-то исхитрилась.

Пошла она в районную библиотеку, решив, что книжку ту, которую расстрелянный папа Анастасии с дуру в печке пожег, там отыскать можно будет. Рассуждения у нее при этом были самые бубновые. Анастасия книжку эту почитала, так тут же к ней, а не к Марго, к примеру, дядечка с тонкими руками страстью проникся! Вон, сколько хороших вещей к ней тут же в квартиру натаскал. А то, что потом ничего с ним не вышло, так это уж, конечно, последствия тех перегибов, которые с ними в тюрьме случились. Катя даже помнила, что Макаровна ей вроде этого когда-то намекала. Что-то такое. Вроде как из-за всех неприятных происшествий они одну масть на другую поменяли.

А вот она — дудки! Она себе такую масть выберет, такую! А потом она себе еще мужа выберет и будет его любить, а не этих… Не будет она эту новую масть менять вовсе, с такою и проживет! Вот только найти бы эту книжечку… Интересно, когда буржуев с перегибами реквизировали, куда книжки-то ихние сдавали? Неужели тоже по своим шалавам растащили? Ох, как же она будет всех этих красных командиров презирать, если сейчас эту книжку не найдет! Ведь должны же они были хоть что-то для народа оставить! Для кого же они тогда революцию делали?

Книжку она так и не нашла. Но в областной библиотеке ей выдали старый томик Оскара Уайльда с пьесой «Саломея». Такой старый, истрепаный, а все слова там твердым знаком заканчивались. И уже сама главная библиотекарша вынесла ей журнал со статьей о творчестве Обри Бердслея. В принципе, даже не о нем, а о немецкой шпионке Мата Хари, которая, оказывается, тоже решила однажды свою масть поменять. Ага. И про Саломею она начиталась именно с этими картинками. И вроде, подумаешь, всего пару раз и сплясала-то перед всеми, как эта самая Саломея, но сразу, бац, стала немецкой шпионкой!

Ну, Катерине-то, это было совсем для другого нужно. Это же совсем другой случай. И что-что, но любовь-то к Родине ей загвоздили крепко. В этом она даже не сомневалась. Не, немецкой шпионкой она не станет. Да и что у них в городе немцам-то шпионить?

До темноты, включив настольную лампу, Катя сидела в читальном зале и смотрела картинки. Еще читая пьесу она поняла, что много, очень много теряет потому, что не видит, каким орнаментом этот Бердслей оформил каждую страничку маленькой пьесы. Она знала, что ей надо только внимательно вглядеться в изломы линий тех цветов, которыми были в оригинале украшены заглавные буквы, и она обязательно почувствует их сладкий аромат, пропитанный ядом страсти.

В рисунках не было перспективы, там все было неправильным, как на древних иконах в школьных учебниках истории. Она вглядывалась в обнаженную женщину с высокой прической и не понимала, почему эти двое представили ее с такой современной им женской прической? Ее история, ее имя были древними, как мир. И ничего, кроме стоявшего возле нее голого мальчика-раба, не напоминало в этой нарисованной изящными линиями женщине, о ее возрасте. Ничего, кроме полузакрытых глаз, в которые Кате никак не удавалось заглянуть Но, когда Катя, шепотом произнося ее слова, наполненные желанием и страстью, в последний раз постаралась заглянуть в узкие как щели глаза, картинки на мгновение приобрели четкость, наполнились движением, закипели жизнью, а женщина вдруг с усмешкой поглядела на нее, и в глазах ее сияла вечность…

Она не помнила, как шла домой в свете фонарей, хотя обычно дорога по нечищеным тротуарам давалась ей с трудом. Она пришла домой, и мама, взглянув на нее, почему-то ничего не стала ей говорить про письмо из деревни от Гали. Катя зашла в ванну, а там почему-то даже была горячая вода. И Валентина Петровна впервые за две недели услышала счастливый смех дочери, который почему-то ее испугал. А это просто Катенька подумала, что если бы горячей воды не оказалось, то как было бы славно, снять с виновного раба кожу!

А ночью, в исполнение ее забытых желаний, ей приснился Валера. Как, оказывается, она хотела этого, как ждала все последние годы! Но сон почему-то получился неприятным и тяжелым. Он был совсем не из тех тревоживших страстью снов, которые она видела про него в детстве. Сейчас ей некогда было взглянуть в его глаза, искрившиеся когда-то смехом, она даже не ждала с истомой, пронизывающей тело мелкими искорками, прикосновения его рук и губ. Этот странный сон был совсем не про то. Вернее, и про это тоже, но совсем не так. Сон был до краев заполнен мучительной суетой, где-то там была и любовь, которую так ждала Катя, но даже самой Кате в том сне было совершенно не до любви. Всю ночь она спасала Валеру непонятно от кого. А у Валеры почему-то на затылке росло что-то такое, что посторонним совсем пока еще было не заметно, потому что это что-то сзади прикрывали его густые вьющиеся волосы. Но во сне они были так близки, что Катя не могла не увидеть это. И она до утра пыталась сделать так, чтобы это самое не смогли увидеть другие. Нужна была какая-то операция. А на операцию даже во сне нужны были большие деньги, которых, как и в жизни, у Катьки там, во сне не было.