Пробуждение любви - Хизер Гротхаус

— О чем, черт подери, вы говорите? — прорычал Родерик. — То, как я обращаюсь с Лео, вас не касается.

— Касается, если я стану вашей женой и мачехой Лео, — спокойно возразила Микаэла. — Мой отец был почти сломлен произошедшим — тем, что, как верила моя мать, случилось с ней до моего рождения. Смею сказать, что, по ассоциации, я была частично сломлена. А вы… вы…

— Все мы в той или иной степени сломлены, мисс Форчун, — сказал Родерик и встал. — Весь вопрос в том, кто продолжает хранить все эти осколки. — Он подошел к ней так близко, что она чувствовала жар от его тела, и у нее на лбу выступил пот. — Мне нечего хранить. Я оставил все в проклятом бараке в Константинополе. Поэтому нет смысла пытаться собрать меня.

— Я не хочу собирать вас. — Голос Микаэлы дрогнул.

Он поднял брови.

— Нет?

Она покачала головой.

— Я хочу узнать вас — узнать и понять.

— Я то, что вы видите. Зверь. Новый Шербонский дьявол. Сломленный, покрытый шрамами, весьма неприятный.

Микаэла покачала головой. Родерик словно заворожил ее. Казалось, он притягивал ее к себе словно магнитом.

— Вы снова собираетесь поцеловать меня? — Родерик хищно усмехнулся, шрам на щеке возле глаза побелел.

— Почему бы нет? — Микаэла провела языком по губам. — Вы возражаете?

Родерик порывисто обнял ее и поцеловал. Микаэла приникла к его тунике, у нее кружилась голова, сердце бешено колотилось.

Неожиданно Родерик выпустил ее из объятий, повернулся, схватил свою трость и вновь повернулся к ней лицом:

— Полагаю, на сегодня наш разговор окончен, мисс Форчун. Передайте вашему отцу, что я желаю ему счастливого пути. — Родерик затопал к двери, но остановился, прежде чем переступить порог. — И не забудьте заказать поднос с едой на завтрашний вечер.

С этими словами Родерик вышел.

Родерик, словно шторм, пронесся по темным извилистым коридорам, врезаясь в стены и отскакивая от них, как раненый зверь, с рычанием гася свечи в канделябрах. Оставшись один, он наконец позволил себе почувствовать свое трепещущее сердце, дрожащие мускулы, свой гнев, свой…

Страх. Его боязнь женщины с блестящими волосами, которую он только что оставил. Его страх того, что она заставляла его чувствовать, когда он находился рядом с ней.

Родерик не хотел вновь обрести способность чувствовать. Та его часть, которая должна чувствовать, мертва, и это его полностью устраивает. Зачем Микаэла Форчун пытается воскресить ту его часть, которая практически мертва?

Какой он идиот! Обращается с Микаэлой так, как обращался бы с женщиной три года назад. Изображает из себя соблазнителя, словно может предложить что-то еще, кроме богатства. Словно может уложить ее в постель. Он только дурачил себя то короткое время, которое проводил в ее комнате, — когда целовал ее, как мужчина должен целовать женщину, когда она ответила на его поцелуй. Какой же он идиот!

Он не знал, куда двигался в сердитом беге по внутреннему пространству Шербона, пока бессознательно не остановился, тяжело дыша, перед резными дверями часовни. На каждой стороне портала горела толстая свеча, Родерик не загасил их, используя их слабый свет, чтобы прочитать латинские слова, вырезанные на притолоке: «А porta inferi erue Domine animas eorum» — «Из врат ада верни их души, Господи».

Слова заставили Родерика помедлить, но он стряхнул последние остатки предрассудков, оставшихся похороненными с самого детства в глубинах его души, и распахнул двери, так что они ударились о камни стен и заставили пламя свечей заколыхаться и лечь почти параллельно земле. Он с шумом прошагал по центральному проходу к алтарю. Там он остановился, его грудь вздымалась и опускалась, как мехи, когда он во мраке искал какой-нибудь инструмент. Он с трудом поднялся на ступень алтаря, не глядя на двадцати футовое распятие наверху. Через мгновение Родерик сжал в кулаке колпачок с длинной ручкой для тушения свечей и спустился вниз на ступеньку слева от алтаря так быстро, как только позволило ему его изувеченное тело. Он поднял инструмент высоко над головой и изо всех сил ударил колокольчатым концом по краю каменной ограды. Безобидный колокольчик со звоном улетел в темноту часовни, а длинный заостренный прут заблестел в руке Родерика.

Через мгновение он стоял перед каменной статуей крылатого всадника, и, за исключением того, что Родерик не сидел на коне, он понимал, что его поза и поза неодушевленного человека были одинаковыми — воинственными, готовыми к мести, — и каждый держал в руке орудие для разрушения.

— Теперь ты могуч, а? — проворчал он, глядя в холодные, словно стеклянные глаза статуи. — Но пройдет время, и кто-нибудь бросит в твою ногу копье с отравленным наконечником. Посмотрим, спасет ли тебя тогда твой Бог или же люди, за которых ты так отважно сражался, стараясь их защитить!

С этими словами Родерик отбросил трость и воткнул сломанное приспособление для тушения свеч точно в стык между ровным квадратом камня под передними копытами коня и прилегающим полом.

Родерик колол и скреб засохшую жесткую грязь, затем опустился на правое колено, его искалеченная нога была неловко вытянута перед ним. Он почти сел верхом на камень под вздыбленными копытами коня. Через мгновение он вставил конец своего сломанного инструмента под нижний край тонкого каменного квадрата и попробовал приподнять его. Камень легко поддался и соскользнул в темноту под всадником.

Родерик со звоном отбросил в сторону ненужный прут, наклонился, не обращая внимания на пронзительную боль в бедре и колене, чтобы стряхнуть старую грязь, сухую, как песок, и его ладонь пробежала по гладкому дереву. Кончики пальцев коснулись уголков ящика, лежавшего под полом, он освободил его из могилы и положил на здоровое бедро.

Ящик не был заколочен, и крышку ничто не держало, так что она легко поднялась, когда Родерик потрогал ее.

На дне ничем не украшенного ящика без записки о его принадлежности лежал старый, стоптанный коричневый кожаный сапог.

Глава 17

Когда Микаэла наконец уснула, ее преследовали ночные кошмары. Она летела через серо-черный дым и облака, бросавшие тень на мрачное, печальное поле брани, видела смерть и кровь, искалеченные тела, сложенные в кучу на песке, на вересковой пустоши, в грязи, в лесах и темных, глубоких долинах. Войны и восстания, ржавших боевых лошадей, слышала призывы отступать; свистящие стрелы и воспламеняемые метательные снаряды, разрывающиеся и превращающие все вокруг в огненный ад, распространяющийся по земле подобно эпидемии. Стук копыт, лай гончих псов, снова стук копыт-, хлопанье крыльев, стук копыт, уносящих ее куда-то навеки.