«…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы) - Андрей Платонов

30/VIII.

Дорогой Игорь!

Сейчас сразу получил и открытку и закрытое письмо[685]. Это меня очень обрадовало (не потому, что даже письма без марок доходят, а по другой причине).

Тошка болен тяжело[686], может быть, и не выздоровеет. Диагноз его болезни мне известен довольно точно.

Больше всего я занят тем, что думаю – как бы помочь ему чем-нибудь, но не знаю чем. Сначала придумаю, вижу, что хорошо, а потом передумаю и вижу, что я придумал глупость. И не знаю, что же делать дальше. Главное в том, что я знаю – именно теперь мне надо помочь Тошке (некому ему помочь, кроме меня, как ты знаешь), и не знаю, чем же помочь реально – не для успокоения себя, а для него. Он болен уже пятый месяц, и болен, может быть, смертельно. Я не по-отцовски преувеличиваю, а говорю объективно.

И посоветоваться мне не с кем. Вл[адимир] Бор[исович][687] занят своими делами. Ты ошибся, что я деликатничал. Дело хуже, Вл[адимир] Бор[исович] распсиховался до того, что даже наше детище остерегается редактировать[688]. Я (и ты тем более) не обижаюсь на него. Что же делать? Пусть так будет. Я не хочу продолжать эту тему, п[отому] ч[то] у меня есть тема своя и более серьезная, и степень серьезности этой темы знает Вл[адимир] Бор[исович], и все же тем более (тем более – для него) он не изменил своего решения. Мне очень жалко. Но для меня, и для тебя, я думаю, тоже, это пустяки.

Твое письмо очень хорошее. Я читал его вслух М[арии] А[лександровне][689] и Сергею (брату)[690] о собаках и о Воронеже – Чернигове[691]. Увижу Вл[адимира].

Бор[исовича] – прочту и ему. Ты заметил, что я все время поминаю Вл[адимира] Бор[исовича], но это потому, что я с ним 16–17 лет дружу, и потому, что он не совсем понял, что есть разная степень горя – его и моего.

Выше я написал, что Тошка болен, м[ожет] б[ыть], смертельно, и здесь нет преувеличения. Он действительно болен опасно для жизни. Я здравый человек и не шучу в этих вещах.

Ты писал в письме, что Вл[адимир] Бор[исович] и Е[лена] Ф[еликсовна][692] будут на тебя обижаться, п[отому что] ч[то] ты им не пишешь. Это еще не предмет для обиды. Ты мне мог бы не писать ничего, и я на тебя ничуть бы не обиделся. Да тебе и нельзя, и не к чему писать, иначе бы твой отпуск превратился бы в чепуху, в деловую суету. Я тебе писал открытки только по делу, и такие, которые требовали от тебя тоже деловых и спокойных открыток, т. е. пустяковых усилий. Привет Рае[693] и Жене[694].

Обнимаю тебя, дорогой мой. Андрей.

М[ожет] б[ыть], 31/VIII или 1/IX поеду в Воронеж на 1–2 дня. Дело выяснится завтра, 31/VIII.

Печатается по автографу: ИМЛИ, ф. 629, оп. 3, ед. хр. 41.

{225} В НКВД.

19 сентября 1938 г. Москва.

В конце апреля т[екущего] г[ода] вне дома был арестован мой пятнадцатилетний сын, Платонов Платон Андреевич (ордер на обыск № 2915 от 4 мая 1938 г.).

Ввиду того, что мой сын – несовершеннолетний, что он обладает плохим здоровьем (в частности потому, что он несколько раз перенес трепанацию черепа), и, наконец, ввиду того, что он уже почти пять месяцев сидит в Бутырской тюрьме, – убедительно прошу вас разрешить мне и моей жене, матери арестованного, – или одному из нас – свидание с сыном и разрешить сделать передачу для сына – белье, верхнюю одежду и башмаки, а также деньги. Мы надеемся, что эта просьба родителей несовершеннолетнего заключенного будет удовлетворена.

Андр. Платонов, писатель.

19/IX-38 г.

Адрес: Москва, Тверской бульвар, д. 25, кв. 27, А. П. Платонов.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 638. Публикация Л. Сурововой

{226} М. П. Фриновскому.

26 сентября 1938 г. Москва.

Заместителю народного комиссара внутренних дел тов. Фриновскому.

Секретарь Союза советских писателей А. А. Фадеев был ознакомлен с обвинительным материалом по делу моего несовершеннолетнего сына[695], Платона Андреевича Платонова, арестованного в конце апреля с[его] г[ода] (ордер на обыск № 2915 от 4.05.1938), и сообщил существо этого дела мне[696].

Тов. А. Фадеев сказал, что, по его впечатлению, дело моего сына идет к окончанию. Возможно поэтому, что участь моего сына близка к решению.

Я вновь обращаюсь к Вам с убедительной просьбой – облегчить участь моего сына. Я прошу об этом не только потому, что я его отец и что положение сына заставляет меня страдать. Мой сын болен. У него несколько раз была трепанация черепа в связи с мастеидитом среднего уха: очаг болезни до сих пор окончательно не залечен, и я думаю, что продукты этого гнойного очага проникают в мозг (место трепанации – на голове, за левым ухом), отчего происходит отравление мозга; последнее обстоятельство, конечно, должно болезненно влиять на психику сына и предвещать ему смерть от любой, даже неопасной болезни, если это заболевание даст осложнение в пораженное место.

Сын – несовершеннолетний подросток переходного, трудного возраста (он родился 22 сентября 1922 г.)[697]. По этой естественной причине он не может нести полной ответственности за свое поведение. И затем – ведь у него еще жизнь впереди, ему надо учиться, он будет в Красной Армии, и он уже достаточно наказан тем, что пять месяцев просидел в тюрьме.

Я прошу освободить моего сына – под мое поручительство, под любые гарантии с моей стороны. Все условия, которые мне поставит НКВД в отношении воспитания сына, режима его содержания, места его жительства и т[ому] п[одобное], я заранее принимаю и обещаю их в точности выполнить.

И еще я прошу, пока будет решаться судьба моего сына, чтобы Вы сделали указание о разрешении мне и моей жене, матери арестованного, или одному из нас, дать свидание с сыном и сделать передачу для него – белье, верхнюю одежду, башмаки и деньги.

Прошу Вас принять меня. Уважающий Вас [А. Платонов]. 26/ix 1938 г.[698].

Адрес: Москва, Тверской бульвар, д. 25, кв. 27.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 638–639. Публикация Л. Сурововой.

Фриновский Михаил Петрович (1898–1940) – с октября 1936 г. заместитель наркома внутренних дел СССР. В сентябре 1938 – апреле 1939 гг. – нарком военно-морского флота СССР. Арестован 6 апреля 1939 г., приговорен 4 февраля 1940 г. к высшей мере наказания.

{227} Я. З. Черняку.

1938 г. Москва.

Яков Захарович!

У вас есть мой сценарий «Воодушевление»[699], он уже давно у вас. Когда же будет решение по нему[700]? Сообщи мне, пожалуйста: Тверской бульв[ар], 25, кв. 27, – или вызови меня.

Привет. А. Платонов.

Печатается по автографу: РГАЛИ, ф. 2208, оп. 2, ед. хр. 407, л. 1. Датируется условно – концом 1938 г.

Черняк Яков Захарович (1898–1955) – литературовед, редактор. В 1922–1929 гг. – ответственный секретарь журнала «Печать и революция»; в 1929–1931 гг. – редактор отдела прозы издательства «Земля и фабрика»; с конца 1938 г. – редактор сценарного отдела Комитета по делам кинематографии. Черняк высоко ценил прозу Платонова, о чем свидетельствует оставшаяся неопубликованной его статья «Сатирический реализм Андрея Платонова» (РГАЛИ, ф. 2208, оп. 2, ед. хр. 10), а также выступление на обсуждении повести «Впрок» в 1930 г. (см. прим. 10 к п. 158).

{228} И. В. Сталину.

1938 г. Москва.

Я обращаюсь к Вам, Иосиф Виссарионович, с отцовской просьбой[701]. В конце апреля этого года арестован мой пятнадцатилетний сын, Платонов Платон Андреевич. Он был арестован вне дома, и я узнал об аресте 4/V, когда пришли делать обыск.

До последнего времени мой сын сидел в Бутырской тюрьме, а недавно мне сказали, что он выслан. Приговор и место, куда его выслали, мне неизвестны.

Мне кажется, что плохо, если отказывается отец от сына или сын от отца, поэтому я от сына никогда не могу отказаться, я не в состоянии преодолеть своего естественного чувства к нему. Я считаю, что если сын мой виновен, то я, его отец, виновен вдвое, потому что не сумел его воспитать, и меня надо посадить в тюрьму и наказать, а сына освободить.

Сын мой ведь всего подросток. В его возрасте бывают всякого рода трудности, связанные просто с формированием тела человека. Кроме того, сын мой болен.

Если же нельзя меня посадить в тюрьму в качестве заложника ради освобождения сына, то прошу освободить его под [залог][702].

Иосиф Виссарионович! Я и мать моего сына просим Вас понять наше глубокое горе и облегчить его.

Верящий Вам [А. Платонов].

– 2Обращаюсь к Вам, Иосиф Виссарионович, с отцовской просьбой. В конце апр[еля] прошлого г[ода] органами НКВД был арестован мой сын – мальчик пятнадцати л[ет], Пл[атонов] П. А. С тех пор прошло 9 месяцев, но ни я, ни моя жена, мать арестованного, не имеем от сына никаких известий и даже место его заключения нам не известно.

Я считаю, что пятнадцатилетнего мальчика нельзя считать политическим преступником и подвергать его полному и суровому наказанию, как врага народа. Он, мой сын, и так уже достаточно настрадался в девятимесячном тюремном заключении.