Незримый рой. Заметки и очерки об отечественной литературе - Сергей Маркович Гандлевский

Надо высушить свечи сперва!

Хватит ручку вертеть неумело,

Тарахтеть и пыхтеть в тишину!

Вам к утру надоест это дело —

И тогда я как мертвый усну.

И приснится, как в черной могиле,

В Чиатурах, под песню и стон,

Хоронили меня, хоронили

Рядом с молнией, черной как сон.

К исповедальной лирике, кажется, применимы слова Джорджа Оруэлла, сказанные по поводу автобиографического жанра: “…если смотреть на любую жизнь изнутри, она предстанет просто как сплошная череда поражений”.

В стихах Александра Межирова, о которых идет речь в этой заметке, особенно наглядна жизненная драма современника и соотечественника сквозь призму личной ответственности за прожитое.

Что у тебя имелось, не имелось?

Что отдал ты? Что продал? Расскажи!

Все, что имел, – и молодость, и мелос,

Все на потребу пятистопной лжи.

А чем тебя за это наградила?

И что она взамен тебе дала?

По ресторанам день и ночь водила,

Прислуживала нагло у стола.

На пиршествах веселых, в черной сотне,

С товарищем позволила бывать,

И в пахнущей мочою подворотне

В четыре пальца шпротами блевать.

Она меня вспоила и вскормила

Объедками с хозяйского стола.

А на моем столе, мои чернила

Водою теплой жидко развела.

И до сих пор еще не забывает,

Переплетает в толстый переплет.

Она меня сегодня убивает,

Но слово правды молвить не дает.

2022

Карнавал Галича

Сам Александр Галич считал началом своего песенного поприща “Леночку”, написанную по случаю в 1962 году. Эта песня действует безотказно и устроена просто. Взят шаблонный сюжет массовой культуры, но “исполнители” играют предначертанные, как в комедии масок, роли в неожиданной реалистической манере – будто автор не понимает условностей жанра, к которому обращается. Поясню на примере: если присмотреться к шедевру Алексея Германа “Мой друг Иван Лапшин”, в основе его различима видавшая виды советская милицейская история. Главный герой – немногословный идейный представитель власти, носитель истины в последней инстанции (артист Андрей Болтнев). Его цельность оттеняет милый путаник-интеллигент (артист Андрей Миронов). Ну и – любовь для придания сюжету человечности (артистка Нина Русланова). Вывод, на который подталкивают читателя-зрителя такие истории, известен: главный герой в общем и целом прав, в том числе и в том, что с врагом по‐хорошему нельзя. Но, благодаря гению Алексея Германа и съемочной группы, актерская игра, фактура, операторская работа и пр. преображают рутинный канон до неузнаваемости.

Так и тут. Из “Золушки”, из женского романа выглядывает и строит рожи советская действительность – обман стилистических ожиданий и создает комический эффект:

А там на Старой площади

Тот самый эфиоп,

Он принимает почести,

Тот самый эфиоп.

Он чинно благодарствует

И трет ладонью лоб,

Поскольку званья царского

Тот самый эфиоп!

Уж свита водки выпила,

А он глядит на дверь,

Сидит с моделью вымпела

И все глядит на дверь.

Все потчуют союзника,

А он сопит, как зверь,

Но тут раздалась музыка

И отворилась дверь:

Вся в тюле и в панбархате

В зал Леночка вошла,

Все прямо так и ахнули,

Когда она вошла.

И сам красавец царственный,

Ахмет Али-Паша

Воскликнул – вот так здравствуйте! —

Когда она вошла.

И вскоре нашу Леночку

Узнал весь белый свет,

Останкинскую девочку

Узнал весь белый свет —

Когда, покончив с папою,

Стал шахом принц Ахмет,

Шахиню Л. Потапову

Узнал весь белый свет!

Уже в первой же, по мнению автора, “серьезной” песне проявился главный его дар: пародирования, снижения, карнавализации, говоря по‐научному.

Для Галича, на мой вкус, существовали два способа художественного воплощения. Первый – исполненная пафоса прямая речь, местами смыкающаяся с проповедью, – эта манера, увы, довольно скоро приедается, особенно в относительно мирное время.

И другая ипостась дарования автора – балаган. Он – очень хорош и долго еще будет хорош. Вот что писал по этому поводу критик Лев Венцов: “Поэт открыл, в сущности, новый жанр, которому и названия еще не придумано: песню-спектакль, а то и песню-сценарий. Этот жанр особо впору приходится по‐домашнему бытующей культуре…” А Андрей Синявский так и назвал свою статью о барде – “Театр Галича”.

Вот и “Городской романс” (1962), в сущности, песня-диалог. Сразу за первой строкой-ремаркой “…Она вещи собрала, сказала тоненько” звучит прямая речь персонажей, сначала – обманутой женщины:

“А что ты Тоньку полюбил, так Бог с ней, с Тонькою!

Тебя ж не Тонька завлекла губами мокрыми,

А что у папи у ее топтун под окнами.

А что у папи у ее дача в Павшине,

А что у папи холуи с секретаршами,

А что у папи у ее пайки цековские

И по праздникам кино с Целиковскою!..”

После ту же историю излагает мужчина-приспособленец – неверный возлюбленный героини:

“Я живу теперь в дому – чаша полная,

Даже брюки у меня – и те на молнии,

А вино у нас в дому – как из кладезя,

А сортир у нас в дому – восемь на десять…

А папаша приезжает сам к полуночи,

Топтуны да холуи тут все по струночке!”

Нашему дружескому кругу Галич нравился за радикализм; у него почти19 не было шестидесятнических полумер, вроде “уберите Ленина с денег”, “комиссаров в пыльных шлемах” и т. п.

И, конечно, нас восхищала стихотворная сила Галича – на грани версификационного молодечества:

По капле оно на Капри,

А нам подставляй ведро…

(Я выбираю свободу)

И хором над Егором

Краснознаменный хор

Краснознаменным хором

Поет: вставай, Егор!

(Баллада о сознательности)

А над Окой летят гуси-лебеди,

А за Окой свистит коростель,

А тут по наледи курвы-нелюди

Двух зэка ведут на расстрел!..

(Всё не вовремя)

Году в 1988‐м друзья-эмигранты купили в складчину и прислали мне с оказией кассетный магнитофон SANYO. Дождавшись первой