Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, природа тоже называется, – продолжал ворчат Паутов. – Мне все кажется, что и горы здесь притворяются только горами, и каждое деревцо тоже. Что-то фальшивое… Вероятно, раньше, во времена татарской культуры, вид этой береговой полосы был совершенно иной. Начать с того, что мы утратили секрет орошения, вырубили весь лес, типичную татарскую стройку заменили архитектурным безобразием доморощенных гениев – одним словом, впечатление вещественных доказательств неудачного архитектурного воровства.
– Папа, ты, кажется, взял на себя мою роль: ведь я не люблю Крыма, а не ты?
– Э, все равно! Я просто хочу быть самим собой… Если говорить откровенно, так вся эта пресловутая полоса южного крымского берега, за исключением нескольких крупных имений, та же наша Новая деревня на Неве.
– А море?
– И море здесь как-то ни к чему. Так, совсем ненужное море… Ни движения по нему, ни какой-нибудь жизни – никчемное море и больше ничего. Пройдет один пароход в течение целого дня – вот и вся жизнь. Если бы были хоть острова – э, да и островами не поможешь! Какой-нибудь несчастный Архангельск в тысячу раз оживленнее вот этих благословенных южных уголков.
– А Одесса?
– Что ж такое Одесса? Разве это русский город? Какой-то цыганский табор… разбойничье гнездо…
– Папа, ты ужасно смешно сердишься. Я подозреваю, что ты именно в Одессе потерпел какое-нибудь крушение.
– Не в Одессе, а около того. Есть такие милые джентльмены, которые из Одессы приезжают в Петербург… Самое скверное обыкновение. Кажется, уж Маторин… да, у него есть какое-то проклятое чутье на людей, а и тот попался. Ну да ему это пустяки, а я чуть не погиб. Дело не в деньгах, а в известной репутации, в реноме… Я предвижу твое возражение: виноват, конечно, я сам. Совершенно верно, и поэтому я сержусь на скверную привычку одесситов ездить в Петербург. Да, всего один неверный шаг…
– А счастье было так возможно, так близко?
– Обидно то, что таким счастьем воспользовались безнадежно-глупые люди. Вот у вас, женщин, все вопросы концентрируются только на своей особе, на так называемом счастье, а наше мужское счастье зависит от какой-нибудь дурацкой нефти, залежей болотной руды, каменного угля и многих других не менее скучных вещей. Боже мой, как время летит! Давно ли только было и свету в окне, что банки и железные дороги, а теперь все это смешные пустяки вроде мертвых душ почтеннейшего Павла Иваныча Чичикова или того брильянта, который был украден не менее почтенным Михаилом Васильевичем Кречинским. Да, времена меняются, а в воздухе вечно пахнет жареным, только нужно угадать, где оно скрыто, вот это самое жареное.
– А Маторин знает?
– О, он знает… Это какой-то безумно-счастливый человек, который не знал в жизни неудач. Я фаталист и верю в счастье. Есть избранники и счастливцы, за которыми счастье идет широкой тенью.
VI
Имение Паутова находилось недалеко от Алупки, на самом берегу моря. С шоссе приходилось спускаться к нему по крутой каменистой дорожке, делавшей зигзаги на каждом шагу. Издали виднелась зеленая купа деревьев, из которой выделялись зелеными стрелками высокие кипарисы. Имение давно было запущено, и деревья росли по собственному усмотрению. Оно принадлежало жене Паутова, Елене Васильевне. Ирочка внимательно всматривалась в знакомый берег и не узнавала знакомого места, так все изменилось за десять лет. Оставалось прежним одно море да загибавшаяся линия берега.
– Не правда ли, как хорошо? – повторил несколько раз Паутов, начиная оживляться. – Если бы привести в порядок парк и если бы реставрировать виллу…
– Какие громкие и совсем ненужные слова: парк, вилла… – поправила его Ирочка. – Просто запущенная помещичья усадьба.
Паутов не слыхал этого замечания, потому что вглядывался налево, где из-за каменистого выступа показалась белая вилла, – это уже была настоящая вилла, с башенками, колоннадой и всевозможными ухищрениями настоящего художества. Над одной из башенок полоскался в воздухе пестрый флаг.
– Евгений Федорыч приехал… – радостно проговорил Паутов, точно у него гора свалилась с плеч.
– Да? – равнодушно спросила Ирочка.
– Да, да… Видишь, флаг. Он уже не бывал здесь лет пять.
Это была дача Маторина.
Когда-то имение Паутова было обнесено изящной железной решеткой, но сейчас от нее оставались только кой-где покосившиеся звенья. В саду мелькнула высокая женская фигура в черном и скрылась, как тень.
– Ведь это бабушка… – удивилась Ирочка. – Она все такая же?
– Да, такая… Прячется от всех и только любит одного Валентина.
При последнем имени Паутов тяжело вздохнул.
Когда-то «вилла» Паутова была построена затейливо и с большими претензиями на неизвестный стиль, а сейчас представляла почти руину. Жилым оставалось левое крыло, где помещалась m-me Паутова с сыном. Бабушка жила в башне, как старая сова. Навстречу подъехавшему экипажу никто не вышел, не раздалось веселых приветствий и радостных криков. Лежавшая на террасе собака не выразила готовности броситься с громким лаем к экипажу, а только лениво повернулась на другой бок. Это было какое-то сказочное сонное царство.
– Ну, вот мы и дома, – говорил Паутов, вылезая из коляски и стараясь придать голосу хозяйское добродушие. – Да, дома…
Ирочка ничего не ответила, а только как-то вся съежилась, охваченная каким-то неприятным предчувствием. Да, здесь все осталось по-старому: площадка, на которой она любила играть, два кипариса, которые она называла мужем и женой, крутая дорожка, которая точно звала спуститься к морю, и самое море, переливавшаяся синева которого сквозила между деревьями.
Первое лицо, которое показалось, был молодой человек лет семнадцати, бледный и худой, с длинными белокурыми волосами, падавшими на плечи. Щегольская бархатная куртка еще сильнее выделяла бледность его лица. Он равнодушно смотрел на экипаж и на приехавших.
– Валентин, ты не узнаёшь меня? – спрашивал Паутов, нерешительно подходя к нему.
– Нет, – равнодушно ответил молодой человек, делая нетерпеливое движение правой
