О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

– Да-да, конечно, несомненно.

На мой взгляд, простой ее назвать было никак нельзя, но я предпочел обойти этот факт молчанием. Он уже спустил пары, и не стоило вновь доводить его до кипения.

– Благодарю вас, мистер Харкорт, – сказал я. – Постараюсь, чтобы это не повторилось.

Я положил трубку, чувствуя, что все сошло сравнительно благополучно, но тем не менее меня еще долго била нервная дрожь. Беда была в том, что министерские контракты имели для нас огромную важность. В те трудные дни мы сводили концы с концами главным образом благодаря им.

Уж эта выбраковка туберкулезных животных! Когда ветеринар обнаруживал корову с открытой формой туберкулеза, она подлежала немедленному уничтожению, поскольку ее молоко представляло опасность для населения. Казалось бы, чего проще! Но, к несчастью, закон требовал, чтобы кончина каждой злополучной коровы сопровождалась настоящим вихрем всевозможных грозных извещений и справок.

Страшнее всего было даже не обилие самих документов, а количество лиц, которым полагалось их рассылать. Порой мне начинало казаться, что тех моих соотечественников, кто их не получает, можно пересчитать по пальцам. Помимо Чарлза Харкорта среди адресатов значились: фермер, которому принадлежало больное животное, полицейское управление, канцелярия министерства, живодер, а также местные власти. И конечно, всякий раз я кого-нибудь да забывал. В ночных кошмарах мне чудилось, что я стою посреди рыночной площади и с истерическим хохотом швыряю извещениями в прохожих.

Теперь мне даже трудно поверить, что за такое выматывание нервов плата была одна гинея плюс десять с половиной шиллингов за вскрытие.

Через каких-нибудь два дня после этой беседы с региональным инспектором мне снова пришлось выбраковывать туберкулезную корову. Когда настало время составлять документы, я сел за письменный стол перед кипой бланков и принялся их заполнять, а потом, перечитывая каждый по два раза, судорожно запечатывал его в надлежащий конверт. Нет, на этот раз я не допущу ни единой ошибки!

На почту я отнес их сам и, вознося безмолвную молитву, собственноручно опустил в ящик. Харкорт должен был получить их утром, после чего мне быстро станет ясно – напутал я снова или нет. Два дня прошли без осложнений, и я было возрадовался, но на исходе третьего утра меня в приемной ожидала весть, начертанная огненными буквами: "Позв. мин."!

В голосе Китти Пэттисон чувствовалась напряженность. Она даже не пыталась ее скрыть.

– Да-да, мистер Хэрриот, – сразу же сказала она. – Мистер Харкорт просил, чтобы я вам позвонила. Соединяю вас с ним.

С замирающим сердцем я ждал, что в трубке раздастся знакомый рев, но спокойный, тихий голос, который я услышал, напугал меня даже еще больше.

– Доброе утро, Хэрриот! – Харкорт был краток и холоден.– Мне хотелось бы выяснить вопрос о последней выбракованной вами корове.

– Да? – просипел я.

– Но не по телефону. Будьте добры приехать в отдел.

– В… в отдел?

– Да, и, пожалуйста, немедленно.

Я положил трубку и побрел к машине. Ноги у меня подгибались. На этот раз Чарлз Харкорт явно был выведен из себя. В его лаконичности чувствовалось еле сдерживаемое бешенство, а вызов в отдел… это был очень грозный признак.

Двадцать минут спустя мои шаги уже отдавались эхом в коридоре отдела. Я шел, как приговоренный к смерти, мимо стеклянных панелей, за которыми усердно стучали машинистки, к двери с табличкой "Региональный инспектор".

Судорожно вздохнув, я постучал.

– Войдите! – Голос все еще был тихим и сдержанным.

Харкорт поднял голову от бумаг, указал мне на стул и вперил в меня ледяной взгляд.

– Хэрриот, – сказал он бесстрастно, – на этот раз вы перешли все пределы.

Прежде он был майором Пенджабского стрелкового полка и в эту минуту выглядел типичным английским офицером индийской армии: породистый здоровяк с тяжелыми скулами над квадратным подбородком. В его глазах горели опасные огоньки, и мне пришло в голову, что, имея дело с подобным человеком, только круглый дурак позволил бы себе пренебречь его инструкциями… "Вот как, например, ты", – шепнул мне мерзкий внутренний голос.

Пока я ждал, что последует дальше, у меня пересохло во рту.

– Видите ли, Хэрриот, – продолжал он,– после нашего последнего телефонного разговора о туберкулезной документации я надеялся, что вы дадите мне хоть небольшую передышку.

– Передышку?..

– Да-да, как ни глупо, но, во всех подробностях объясняя нам процедуру, я наивно полагал, что вы меня слушаете.

– Но я слушал. Очень внимательно!

– Неужели? Отлично! – Он одарил меня невеселой улыбкой. – В таком случае я был еще более наивен, полагая, что в дальнейшем вы будете следовать моим указаниям. По простоте душевной я считал, что вы примете их к сведению.

– Право же, мистер Харкорт, я принял… поверьте мне…

– ТОГДА ПОЧЕМУ ЖЕ, – внезапно взревел он, хлопнув широкой ладонью по столу так, что чернильный прибор затанцевал – ТОГДА ПОЧЕМУ ЖЕ ВЫ УСТРАИВАЕТЕ ИЗ НИХ БАЛАГАН?

– Балаган? Простите, я не понимаю… – Больше всего мне хотелось выскочить из кабинета и убежать, но я удержался.

– Не понимаете?– Он продолжал хлопать ладонью по столу. – Ну так я вам объясню. Сотрудник ветеринарной службы побывал на этой ферме и обнаружил, что вы не вручили там извещения о приведении помещения в порядок и его дезинфекции!

– Разве?

– Вот именно, черт вас дери. Фермеру вы его не вручили, а прислали мне. Или вы хотите, чтобы я продезинфицировал этот коровник? Не съездить ли мне туда и не поработать ли шлангом? Я немедленно отправлюсь, если вас это устроит!

– Что вы… что вы…

По-видимому, стучать одной ладонью Харкорту показалось, мало – он пустила ход вторую руку с совсем уж оглушительным результатом.

– Хэрриот! – загремел он. – Я хотел бы получить от вас ответ только на один вопрос: нужна вам эта работа или нет? Скажите только слово, и я передам ее другой ветеринарной фирме. Тогда, быть может, и вам, и мне жить будет спокойнее.

– Даю вам слово, мистер Харкорт, я… мы… нам очень нужна эта работа! – Я говорил с полной искренностью.

Инспектор откинулся на спинку кресла и несколько секунд молча смотрел на меня, а потом покосился на свои часы.

– Десять минут первого! – буркнул он. – "Красный Лев" уже открылся. Пойдемте выпьем пива.

В зале пивной он припал к кружке, потом аккуратно поставил ее перед собой на столик и устало взглянул на меня.

– Ей-богу, Хэрриот, кончили бы вы небрежничать! Просто сказать не могу, как это меня выматывает.

Я ему поверил: лицо его побледнело, а рука, снова взявшая кружку, заметно подрагивала.

– Право же, я искренне сожалею, мистер Харкорт. Не понимаю, как это получилось. Вроде бы я все проверял и перепроверял. Во всяком случае, я постараюсь больше не доставлять вам лишних затруднений.

Он кивнул и хлопнул меня по плечу.

– Ну ладно, ладно. Давайте выпьем по второй.

Он пошел к стойке, вернулся с кружками и выудил из кармана небольшой квадратный пакет.

– Маленький свадебный подарок, Хэрриот. Ведь, кажется, скоро ваша свадьба? Так это от моей жены и от меня с нашими наилучшими пожеланиями.

Не зная, что сказать, я кое-как развязал веревочку и извлек из оберточной бумаги небольшой барометр.

Я бормотал слова благодарности, чувствуя, как у меня горят уши. Он был представителем министерства в наших краях; а я – самым новым и самым скромным из его подчиненных. Не говоря уж о том, что хлопот я ему, наверное, доставлял больше, чем все остальные, вместе взятые, – просто кара божья. И у него не было никаких причин дарить мне барометр.

Это последнее злоключение еще более усугубило мой страх перед заполнением бесчисленных бланков, и я мог только надеяться, что очередное туберкулезное животное попадется мне не скоро. Однако судьба не замедлила послать мне несколько напряженных дней клинических проверок, и на исходе очередного из них я с самыми дурными предчувствиями осматривал одну из айрширских коров мистера Моверли.

Легкое покашливание – вот что привлекло к ней мое внимание. Я остановился, и сердце у меня упало: костяк, туго обтянутый кожей, чуть ускоренное дыхание и этот глубокий сдерживаемый кашель! К счастью, теперь таких коров не увидишь, но тогда они были привычным зрелищем.

Я прошел вдоль ее бока и оглядел стену перед ее мордой. На грубой каменной кладке ясно виднелись роковые капли мокроты, и я быстро размазал одну на предметном стеклышке.

Вернувшись в Скелдейл-Хаус, я окрасил мазок по методике Циль-Нельсена и положил стеклышко под микроскоп. Среди одиночных клеток краснели скопления туберкулезных бацилл – крохотных, радужных, смертельных. Собственно говоря, я не нуждался в этом роковом подтверждении моего диагноза, и все-таки настроение у меня испортилось еще больше.

Когда на следующее утро я объявил мистеру Моверли, что корову придется забить, это его отнюдь не обрадовало.