Вереница - Элисон Синклер

28. Стивен

Каждое утро, когда загорался свет, он умывался холодной свежей водой, одевался и шел в глубь пещеры, к Флер. На третий день он еле различил дешевый голубой спальный мешок, в который закутал ее. Стивен уже жалел о собственной трусости. Лучше бы он оставил ее как есть. Тогда он смог бы бросить последний взгляд на ее красную куртку и спутанные черные волосы.

Он не знал, сколько времени проводил, глядя на нее. Впервые в жизни Стивен не чувствовал ни злобы, ни страха. Он словно нашел наконец достаточно просторное свободное место, где можно было жить. Его окружали призраки женщин: матери, почти сестры и еще двух, одну из которых он убил, а другую не сумел спасти. Эта девочка скоро тоже станет продолговатым холмиком на общественном кладбище. И останутся от нее лишь кучка тряпья, несколько фотографий и писем да картинки на стене.

Стивен не помнил, что тогда делал – похоже, просто сидел и смотрел, как твердеет саван Адриен. Когда настала тьма, он лег рядом с ней и уснул. Ему приснились бабочки. Он не стал размышлять об их очевидной символичности; это был верный путь к безумию. Проснувшись, Стивен посидел немного у входа, свесив ноги и глядя на главную пещеру. Если немного прищуриться, деревца внизу становились похожими на большие земные деревья, инопланетный свет можно было принять за свет солнца, а светлую сияющую каменную стену напротив – за гору Ранье, залитую утренними лучами. Но кто-то снизу окликнул его, и иллюзия исчезла. Он помнил еще, что крошил в пальцах имбирный хлеб и наблюдал за тем, как коврик смыкался над крошками, образуя крошечные зеленые кочки.

Однако теперь его одолело любопытство. Ему с детства нравилось рыться в чужих вещах. Это не было страстью к воровству. Крал он только у чужих – и только то, что можно было продать. У знакомых он крал тайны, которые они не хотели ему открывать. Так они чуть не поссорились с Флер: она позволила пожить у нее после того, как его выписали из больницы, и застукала его за чтением ее писем. Но Стивен знал – и она знала, – что он снова сделал бы то же самое.

Странные у бедолаги оказались пожитки. Девушка словно жила двойной жизнью, и чем беднее и неказистее были вещи, тем больше она их ценила. Дешевый альбом с фотографиями аккуратно хранился в застегнутой на молнию сумке, в то время как заляпанный чернилами кожаный несессер для письменных принадлежностей валялся открытым на полу. Среди одноразовых шариковых ручек и мелков в пенале сиротливо лежала серебряная ручка с черной инкрустацией. Простые хлопчатобумажные носки были постираны и разложены сушиться, а пара носков с метками дизайнера была скомкана в шарик и засунута на дно рюкзака.

Альбом заполняли фотографии, вставленные в пластиковые страницы. Стивен изучал их взглядом антрополога. Он знал, что семейные фотографии представляют огромную ценность для их владельцев, но для него они были изображениями чужих и непостижимых миров.

Конечно же, Стивена тоже фотографировали, причем не раз. Как правило, очередные приемные родители снимали и его, и других приемышей из безродного племени. Дети частенько устраивали перед этим истерику. Возможно, как и Стивен, они ненавидели эту комедию, понимая, как они будут выглядеть на снимке – кучка отверженных, нашедших наконец свою семью. Но снимки только подчеркивали, что это ложь. Настоящие семьи, такие, как у этой девочки, шли рука об руку через года. На первой фотографии женщина с тяжелыми веками и худой, болезненного вида мужчина сидели в саду. На коленях у мужчины сидел ребенок, а двое других стояли по сторонам, вцепившись в подлокотники шезлонга. Девушка похожа на мать, отметил Стивен; в ее темных глазах отражалась история колонизации. На другом снимке женщина стояла одна, с младенцем на руках, а четверо других детей стояли рядом как часовые, с вызовом глядя в камеру. На третьем, рождественском снимке, семья была запечатлена рядом с мохнатой и не перегруженной украшениями елкой. Женщина смущенно куталась в темно-красный стеганый халат, младшая девочка позировала в балетной пачке, остальные дети сгрудились вокруг кучки подарков, ревниво оберегая свои трофеи. В альбоме были еще детские фото – по одному, по двое, по трое или вчетвером; вырезанный из газеты снимок одной из девочек на катке: напряженная улыбка, крошки льда, летящие из-под коньков; открытка с поздравлениями с днем рождения, подписанная “Мама, Пета, Дэйв, Джон”; вторая открытка, написанная взрослым почерком, и еще одна, накарябанная неуклюжей детской рукой и подписанная “Джой”.

В несессер была засунута пачка исписанной бумаги. Стивен вытащил ее и уселся, скрестив ноги, на полу. Потом встал, подошел к картинной стене и продолжил чтение. На страницах играли блики ярких разноцветных красок. Картинам девчонки не хватало отточенности, но они были полны жизни, и это придавало им неотразимое обаяние. Такими же полными жизни и откровенными были ее письма. У Стивена похолодело в груди, когда он читал, как она описывала его во время болезни. Она явно слишком наблюдательна. И эта девушка, почти подросток, одинокая и плохо образованная, установила с кораблем куда более глубокий контакт, чем все они вместе взятые!

Стивен присел, рассматривая изображение корабля. Корабль висел в космосе – и это был ответный дар. Да, посадила она всех экспертов в лужу!

Последняя страница была исписана каракулями, расплывшимися от пота, а в одном месте запачкана желчью. Стивен содрогнулся; рука его сжалась, смяв страницу. Он швырнул бумажный шарик в стену. Запах прилип к его ладоням.

Стивен собрал все ее пожитки и как попало сунул их в рюкзак – фотоальбом и несессер, самодельные кожаные штаны и пробковую шляпу… Когда он поднял шляпу, из нее выпало что-то голубое, блеснув на свету. В мозгу у Стивена мелькнули ассоциации: “Перо? Нож?”, но хотя формой и цветом предмет напоминал и то, и другое, больше всего он походил на чешую. Чешуйка длиной около восьми-девяти дюймов, ярко-голубая в центре и постепенно блекнущая к краям. Поверхность ее была слегка волнистой. Стивен никогда в жизни не видел ничего подобного. Он протянул к ней руку, замер – полупрозрачные края выглядели острыми как бритва, – а потом с холодной решимостью поднял чешую. Если он порежется – черт с ним! И так вся душа кровоточит… К его удивлению, пластинка оказалась не совсем твердой. При нажатии она прогибалась – и чуть зеленела. Стивен провел по ней пальцем, ощущая мелкие бороздки и гребни, слегка шуршавшие под ногтем. Голубая, написала она. Лица цветов. И совы. Стивен встал, все еще держа в руке чешуйку, и пошел за письмом, которое он с такой яростью швырнул куда подальше. Присев и пристроив на одном колене легонько покачивавшуюся чешую, расправил листок. Наспех накарябанные слова были именно такими, как он запомнил. Стивен подумал о неясных бесформенных тенях, которые он мельком видел в подземелье. Значит ли это, что голубые совы и лица цветов из ее бреда действительно были инопланетянами? Зачем они приходили? Изучать ее? Помочь ей? Забрать ее туда, куда они забрали людей из подземелья? Может, она тоже копнула слишком глубоко, и ее решили наказать?