Безумная тоска - Винс Пассаро

друг другу. Все утро она провела в шатре, как он полагал, обустраиваясь, а сейчас, в отсутствие клиентов, сидела на раскладном стуле, читая толстую книгу в мягкой обложке.

Он замедлил ход аттракциона, машинки остановились, и семеро детей гуськом покинули платформу. Он задержал трех безбилетников.

– Так, пацаны, вы покатались, а где ваши билеты?

– Ты меня за рубашку схватил! – пискнул самый маленький.

– Да, потому что ты слишком маленький и платить не собирался. Ну, где билеты?

– На хуй иди, студентик, – ответил самый большой.

– А ну сьебались отсюда, – прикрикнул Джордж.

Они убрались, и девушка, бездельничавшая по соседству, сказала:

– Нелегко тебе приходится. Сожалею.

Он посмотрел на нее. Улыбнулся, взглянул на аттракцион, потом опять на нее.

– Спасибо. Если, конечно, ты надо мной не смеешься. Тогда без благодарностей.

– Мне не смешно.

– Тогда спасибо.

Он запустил на платформу еще с полдюжины детей, завел аттракцион и снова посмотрел на нее.

– Что читаешь?

Она показала ему книгу: «Анна Каренина».

– А, – сказал он. – Можно читать Толстого и все равно выступать против патриархата…

– А еще я могу одновременно идти и жевать жвачку, – перебила его девушка.

– Он создал Вронского, чтобы его ненавидели, – сказал Джордж.

– И Левина, чтобы его любили, – ответила девушка. – Жизнь штука сложная. Об этом он и пишет.

– Ага, – сказал Джордж. Повисла пауза, и он не хотел, чтобы она затянулась.

– Ну и как тут у тебя дела? – спросил он.

– Предсказуемо паршиво, – ответила она.

– Но ты же не из паршивых предсказателей?

– Ха-ха.

– А как ты это делаешь? Видишь все на ладони или в хрустальном шаре?

– Нет. Вижу все в тебе.

– Видишь во мне?

– Вижу тебя, твою ауру. Твое тело. Нужно просто взяться за руки. Хочешь попробовать? Стоит пятнадцать билетов.

– Давай в перерыве.

– Конечно.

Она снова подняла книгу и принялась за чтение.

– Я буду здесь, – сказала она.

Она сказала, что ее зовут Марина. Несмотря на жару, в шатре у нее горели свечи, висели ковры и узорчатые ткани. Убранство было впечатляющим.

Может, она и вправду была цыганкой.

– Совсем чуть-чуть, – сказала она. – Я из Сиэтла. Учусь в Йеле.

– В Йеле?

– Остался один семестр. Путешествовала, брала академ. Этим летом подрабатываю тут и еще в офисе. А ты?

– А я учебу закончил. Ну, вроде того.

– Вроде того?

– Не доучился.

– Сколько проучился?

– Четыре года.

– Я слышала варианты и похуже.

– Готов поспорить, что не в Йеле.

– Нет. От парней из Коламбии.

– Ха.

– Что?

– Там я и учился.

Он сел за стол, она напротив, взяла его за руки, взглянула на него. Одна из ее свечей горела прямо у него за спиной. Он видел, как ее глаза скользнули по его лицу, затем их взгляды встретились, и она снова принялась изучать его лицо.

– Флеб Финикиец, – сказала она.

– Уж мертв две недели[82], – ответил он.

– Очень хорошо. Не в том смысле, что ты мертв или умираешь, но в тебе много… воды. Океан. Ходишь под парусом?

– Было дело.

– Долго?

– Ну да, что-то вроде работы. Работал на лодках. Собственно, на марине.

– И снова будешь, – сказала она. Тихо и быстро. Взглянула ему в глаза, но уже по-другому.

– Что еще?

– Ты будешь богатым.

– Сомневаюсь.

Она проигнорировала его, не отрывая взгляда.

– Я вижу грусть.

– Так про каждого можно сказать, разве нет?

– У тебя ее больше.

– Ну ладно. Она связана с прошлым? То есть я грущу по прошлому или в будущем?

– И так, и так.

– Еще лучше. А еще что?

– Скоро в твоей жизни появится человек. Не могу разглядеть его. Высокий. Сплошные «бэ».

– Баксы? Богатство?

– Нет, буквы.

– Хм, – задумчиво протянул он.

– Это все. – Она отняла руки. Ему сразу захотелось снова ощутить ее прикосновение.

– Все? Я стану грустным богатым мужиком с яхт-шоу? С другим мужиком на букву «Б»?

– Можно и что-нибудь хорошее о тебе сказать: ты добрый, ты сильный.

– Это мне нравится.

– Но по большому счету быть тебе богатым грустным мужиком с яхт-шоу, – сказала она и рассмеялась. С тех пор она так его и называла.

В тот вечер ярмарка закрылась в одиннадцать.

– Спокойной ночи, богатый грустный мужик.

– Спокойной ночи, цыганка-шарлатанка.

Потом она рассказала ему, что в шкафу семейных скелетов действительно затесалась цыганка: прадед отца женился на ней, и вся баварская родня закатила небывалый скандал.

Вечером она вновь покинула шатер, но уже не сидела на стуле, а стояла рядом – подвела глаза, накрасила губы, собрала волосы узлом и теперь пребывала в образе чужестранки, привлекая вечернюю толпу, слегка покачивая бедрами в свободно струившейся юбке.

«Долбилка» несколько раз подряд работала на полную, дети выходили с платформы, и рядом сразу же выстраивалась новая очередь. Он придвинулся чуть ближе к девушке, сказав:

– Может, сходим куда-нибудь, выпьем или по кофе возьмем?

– Я есть хочу. Я имею в виду, за ужин я заплачу сама, я не хочу, чтобы ты сводил меня поужинать – просто не знаю, куда можно сходить. Если я проголодаюсь и у меня не будет возможности поесть, со мной лучше не связываться.

Когда все закрылось и все билеты были обналичены, они пересекли Шестую авеню на углу с Третьей Западной. Здесь, на углу 3-й Западной-стрит, были спортплощадки 4-й Западной – местная аномалия, связанная с тем, что здесь же была станция подземки «Четвертая Западная-стрит», выходившая на 3-ю Западную и на Уэйверли двумя кварталами севернее (тот выход был помечен, как «8-я Западная»), но никак не на Четвертую Западную. Или Восьмую. Такова была логика Нью-Йорка.

– Всегда было интересно, почему так, – сказала она.

Он ей объяснил.

– Теперь понятнее?

– Ничуть.

– Суть в том, – пояснил Джордж, – чтобы у тех, кто не местный, мозги встали набекрень. С дорожными знаками то же самое. Совершенно необъяснимо.

Здесь была полноценная уменьшенная копия настоящей баскетбольной площадки, где за высокой проволочной сеткой всегда кто-то играл; все освещали два прожектора на втором этаже стоявшего сзади здания и фонари Шестой авеню и Третьей Западной. Света как раз хватало, чтобы играть в полдвенадцатого. Если бы мяч был темно-коричневым, а не ярко-оранжевым, то у игроков определенно были бы проблемы. Сейчас, как и всегда, здесь шла напряженная, быстрая игра, и Джордж с Мариной остановились у забора, чтобы понаблюдать за ней. Джордж подумал, что так поступил бы всякий прохожий, но все было как раз наоборот, и люди проходили мимо, едва окинув площадку взглядом.

Они вцепились в забор и смотрели; все игроки были черными, голые торсы лоснились от пота, лишь один, постарше и с пузом, был в серой футболке-безрукавке, как у физкультурника. Он завладел мячом,