Гибель Светлейшего - Николай Анов

Иногда мне Питер Мак-Доуэлл говорит: «Дукаревич, вы второй Фурнье!» Это тонкая и очень лестная похвала, которой можно гордиться. Ты, конечно, не знаешь, кто такой Фурнье. Это великий фальсификатор. Он прогремел на весь мир подделкой очень редкой четырехсантимовой марки Эльзаса и Лотарингии. На международных выставках он получил восемь золотых медалей, четыре премии и шесть дипломов. Вот кто такой Фурнье! И вот что значит ловко подделать марку!

Правда, Казимир, я еще не разбогател. Пока я еще беден, хотя, как видишь, еду первым классом. Но я буду богат, Казимир, и не позже, чем через год. Мне нужны сейчас деньги, много денег, так как я хочу жениться на дочери ювелира Вецеховского Стефании Вецеховской. Я люблю этого прекрасного ангела, который, к сожалению, имеет отцом такое подлое животное, как ювелир Вецеховский. Этот бывший ломжинский стекольщик, разбогатевший на ворованных бриллиантах, слышать ничего не хочет о моей любви. Он считает меня нищим и даже не пускает в свой дом. Не правда ли, странно, что такой негодяй может иметь прекрасную дочь изумительной красоты?

Но, Казимир, я, должно быть, родился под счастливой звездой. Сам бог идет мне навстречу. Недавно мой компаньон Питер Мак-Доуэлл передал мне выгодное предложение главного секретаря Джорджа Аштонга — ученого марковеда доктора Хиглета. Джордж Аштонг — миллионер и тоже филателист, его марочная коллекция считается четвертой в мире. Так вот, у него есть марки, выпущенные во время Парижской Коммуны резчиком Тейсом. Это большая редкость. А сейчас он собирает марки русской революции.

Ты не филателист, Казимир, тебе это непонятно, но я могу только сказать, что марки с исторической датой штемпеля ценятся очень и очень высоко. (Кстати, если у тебя будут какие угодно почтовые марки со штемпелем 12 февраля и 25 октября 1917 года, ты их береги, я тебе заплачу за них очень хорошо!). Так вот, предложение, которое я получил, заключается в том, чтобы я поехал в Россию собирать погашенные марки. Это, конечно, очень нетрудная командировка, но доктор Хиглет требует, чтобы марки были из тех мест, где идут бои. По его мнению, там, где убивают людей, и совершается история. Может быть, это и верно, Казимир, я не спорю, но поездка моя опасна. Единственное, что меня успокаивает, это то, что я не забыл русский язык и сумею поддержать разговор с большевиками.

Первая моя остановка будет в Архангельске, а оттуда поеду в Петроград и Москву. Мне хочется поискать в этих городах редкие коллекции, а после уже отправиться на Украину. Будь уверен, я перед обратной поездкой в Америку обязательно заеду в Бобруйск, чтобы обнять тебя и поцеловать твоих милых детишек, которых ты прислал мне на фотографии вместе с твоей уважаемой супругой.

P. S. Если бы ты, Казимир, знал, что представляет из себя Стефания!

3

Комендант, арестовавший Дукаревича в день возвращения его на родину, оказал ему неоценимую услугу. Дукаревич научился осторожности и многое понял в революции из того, что было ему ранее, когда он ехал через океан, неясно. Американский паспорт он спрятал под стельку сапога и запасся хорошими советскими документами. Искусство гравера в революционной стране, где круглая печать пользовалась особым признанием, оказалось кстати. А сделать лишнюю печать для Дукаревича было нетрудно: один вечер усидчивой работы — и вот вам любой документ.

В Петрограде ему подвезло. Когда он проходил по Гороховой улице, его нагнала открытая машина.

— Иосиф! — закричал человек в кожаной тужурке и замахал военной фуражкой.

— Мошка! — воскликнул Дукаревич, бросаясь к автомобилю. Человек, сидевший рядом с шофером, был не кто иной, как Моисей Кацман, старый друг, который на швейной фабрике обтачивал клапан заднего кармана брюк.

— Садись, поедем, я тороплюсь. По дороге все расскажешь, — говорил Моисей, втаскивая Дукаревича в машину.

Они мчались по опустевшим улицам Петрограда, и Дукаревич с осторожностью отвечал на вопросы старого друга, недавно возвратившегося из Америки на родину.

— Что ты думаешь делать в России? — в упор спросил Кацман.

— Работать на пользу Советской республики.

— Я так и знал, что ты вернешься, — произнес растроганный Кацман. — Ты ведь пролетарий, Иосиф! Подлая Америка не смогла развратить твою душу, хотя ты и находился на скользком пути, когда покинул швейную фабрику и стал торговать порнографическими карточками.

Моисею Кацману до зарезу требовались надежные люди, чтобы создать новый, революционный уголовный розыск в столице, и он предложил старому другу поступить к нему в сотрудники. Дукаревич охотно согласился.

Новая служба давала возможность принимать участие в обысках, а для филателистической деятельности Дукаревича это не было лишним. В то время, когда проворные агенты искали крупчатку, сахарин и свиное сало, филателист шарил в письменных столах и в шкафах, разыскивая альбомы с марками. Опытным взглядом он определял ценность найденных коллекций, находил редкие старинные марки и потихоньку извлекал их, убирая в кошелек.

Как-то во время обыска у миллионера-фабриканта обнаружили чемодан, набитый золотыми и бриллиантовыми вещами. Фабрикант решил бежать за границу и собрал все ценности в дорогу.

— Хорошо, берите, — сказал богач, — только меня оставьте в покое. Я не занимаюсь политикой. Я просто хочу спокойно жить.

В кабинете вытряхивали ящики из письменного стола, расшвыривали по полу толстые книги в кожаных переплетах. Дукаревич срывал обивку с кресел и дивана. Он знал, что в доме должна быть ценнейшая филателистическая коллекция. Но где она спрятана?

— Покажите все ваши комнаты.

— Будьте любезны! Пожалуйста.

Фабрикант, тучный человек с рыхлым заспанным лицом, шел впереди и светил свечкой. Пугливые тени прыгали на стенах. Дукаревич шагал по пятам.

— Здесь столовая. Здесь — детская. Дочурка живет. Зайдете?

— Обязательно.

Дукаревич заметил: на столе, среди синих ученических тетрадей, лежат марочные альбомы. Филателист почувствовал легкое головокружение. Он хотел кинуться к столу, но, поймав на себе пристальный взгляд хозяина, отвел глаза в сторону и полез под кровать. Филателист передвинул вышитые шелком туфли, пощупал матрац. Колючие, выцветшие глаза хозяина следили за каждым его шагом, за каждым движением руки. Дукаревич с презрением думал: «Эти идиоты из угрозыска радуются, что нашли золото и бриллианты. Болваны! Они не подозревают, что альбомы стоят дороже чемодана с золотом».

Дукаревич взял альбом в шагреневом переплете. Лицо миллионера сделалось багрово-синим. Он судорожно мотнул головой и схватился одной рукой за ворот сорочки, а другой за край стола.

— Оставьте! — промычал фабрикант. На губах его показалась розовая пена. — Оставьте!..

И грузное тело миллионера тяжело рухнуло на пол.

Дукаревич забрал все альбомы.

— Кожа замечательная, — сказал он товарищам. — Туфли жене выйдут — красота. А марки отдам сынишке, пусть забавляется.

— Ну, это ты брось! — запротестовал завистливый сотрудник, руководивший обыском. — Марки сынишке можешь отдать, а кожу придется провести по акту.

Дукаревич сделал вид, что обиделся. Он выдрал дрожащими руками листы с наклеенными марками и спрятал под шинель. Кожаные переплеты альбомов пришлось приобщить к реквизированному имуществу.

В эту же ночь филателист, никому ничего не сказав, выехал на Восточный фронт.

4

Три месяца гремели за Уралом кровопролитные бои. Рискуя головой, Дукаревич вступал с первыми частями в занимаемый красноармейцами город. Он бежал на почту, завладевая всей корреспонденцией, выбрасывал письма из конвертов и поспешно срезал проштемпелеванные марки. Филателист набивал ими сумку, а после, оставшись один, приводил марки в порядок.

Он старательно отмачивал их в теплой воде, любовно очищал от бумаги и клея, тщательно высушивал и складывал в аккуратные пакетики. Каждый такой пакетик, размером поменьше спичечного коробка, вмещал пятьсот марок и как раз помещался в резиновом кармашке, нашитом на нижнем белье. Дукаревич знал, что филателисты всех стран интересуются сейчас русскими марками. Ему посчастливилось после ухода белых найти в Челябинске американскую газету, в ней он вычитал сведения о последних рыночных ценах. За обыкновенную советскую погашенную марку любого достоинства американские конторы предлагали по шестнадцать долларов. Тысяча марок — это шестнадцать тысяч долларов. Десять тысяч марок — сто шестьдесят тысяч долларов. Двадцать тысяч марок — и Дукаревич обеспечен на всю жизнь. Дочь ювелира Вецеховского Стефания станет его женой.